— Думаю, барышень с тебя хватит, — сказал я, глядя на Фергюса, спустившегося с лестницы и вошедшего в круг света аварийного фонаря. — И выпивки тоже. Ты выглядишь…
— Счастливым? — хмыкнул сын гранда.
— Помятым. Пьяным. И истраханным, — честно ответил я.
— Спасибо, — кивнул поэт. — Значит, счастливым.
— Какое-то маленькое у тебя счастье, — поморщился я.
— А может так и нужно? — подмигнул Фергюс. — Когда у человека счастье далекое и возвышенное, то пугает окружающих вечно мрачной и недовольной рожей, рвет жилы и тратит здоровье на достижение катарсиса. Потом в итоге истощается и подыхает несчастным, разбитым и больным. А тут выпил, поел, покатался в постели с сочной бабенкой. И все у тебя хорошо сложилось.
— Интересный взгляд на вещи. Но мнилось, что когда ты выходишь за пределы животных потребностей, назад мозг не перестроить.
— А я может, прикидываюсь. Воображение знаешь какое, ого-го… вот представляю, что из тех самых, простых. И наслаждаюсь, наслаждаюсь. А потом снова переобулся, и вперед, покорять неведомые воды и глубины в погоне за возвышенной мечтой.
— Тебе не кажется, что тут попахивает конформизмом и лицемерием? — с сомнением спросил я.
— Напротив! — с жаром ответил поэт. — Я считаю сие признаком гибкости и сложной многогранной натуры.
— Ну-ну, — сказал я, скорчив скептическую мину. — А говоришь, нет таланта политика. Но вон как ловко играешь подменой понятий. Как колоду тасуешь. Зря отбиваешься от престола, из тебя бы вышел гранд.
— Уволь! — фыркнул Фергюс. — Лучше буду сушеную рыбу и морскую капусту жрать всю жизнь, чем полезу в паучье гнездо.
— Вас, богатых, не поймешь, — пробормотал я под нос. А сам подумал, что громкие заявления поэта разобьются вдребезги, если ему действительно придется перейти на диету поскромней.
Хорошо косить под бедного, когда обладаешь суперсилами под названием богатый папа, бездонные карманы и бесконечные деньги. Фергюс отчаянно не хочет взрослеть и разуметь, что и за это придется платить в итоге. А мы платим за каждый вздох, за каждую секунду существования, за принятые решения. А если живем в долг, то рано или поздно нам предъявят пени по кредитам.
Но кто я такой, чтобы судить? К тому же, возможно, сам немного завидую тому, что поэт может себе позволить быть беззаботным ребенком, а я нет. Фергюс неплохой парень и хороший друг. Само собой порой надо спускать с поверхности на дно, но кое-что можно и прощать.
Ведь каждый сходит с ума по-своему. Другое дело, к чему приведет безумие.
Вздохнув, я вновь бросил взгляд на поэта. Тот выглядел весьма несвежим. В одежде, в которой явился на прием МакМолоуни, закономерно измятой. На рубашке пятна от выпивки, волосы растрепаны, синие глаза потускнели и налились кровью, лицо опухшее, щеки и шея в щетине. Разило знатно. Не так как от Мерти, но тоже мощно и люто.
— Ты собрался драться в таком состоянии? — спросил я.
— А что такое? — удивился сын грандлорда. Одернул борта сюртука, поправил платок на шее и гордо задрал нос. — Я бодр. Хотя ты прав, здоровье поправить не помешает.
Достав из внутреннего кармана плоскую металлическую флягу, открутил крышечку и сделал жадный глоток, предложил мне.
— Нет, — ответил я. — Хоть кто-то должен оставаться трезвым.
— Орм, ты скучный, — заявил Фергюс. Похлопал меня по плечу и сделал картинный жест, показывая на груду мусора. — Проникнись, наконец! Мы вдвоем против целого мира на задворках цивилизации. Будем стоять тут, на фоне уныния и разрухи, и как два героя в Аду обороняться от мерзких тварей… Романтика же!..
— Угу, — кисло промычал я. — Романтика Апокалипсиса.
— Как ты сказал? — оживился друг. — А что… очаровательно! Надо написать песню. Или поэтический цикл под таким девизом. Издательства будут целовать ножки и плакать от счастья, если удастся заполучить лицензию на печать. Хочешь, возьму в соавторы?..
— Уволь, — отмахнулся я. — Идею дарю.
— Нет в тебе деловой жилки, — попенял поэт, пряча флягу. — Но я не забуду о твоей щедрости, допишу благодарность в начале. Или посвящение.
— Договорились, — кивнул я. Выдержал паузу и спросил: — Ты не потерял то, что отдал тебе на приеме?
— Э-э-э, — сделал озадаченное лицо Фергюс. — А что-то отдавал? Я запамятовал.
Пошарив по карманам сюртука, с удивлением вытащил тканевую ленту и с любопытством поднял вверх, под свет фонаря. Но я ловко выхватил из рук и, быстро убедившись, что металлическое зернышко на месте, незаметно перевел дух.
Одно дело сделано. Осталось выполнить неприятные формальности и разбежаться по своим делам. Я помчусь вытаскивать Коула, а поэт наверняка вернется в объятия той загадочной дамочки, с коей закрутил интрижку. А может, и к другой. Но какая разница?..
— Весьма забавный предмет туалета, — прокомментировал сын гранда, глядя, как я прячу ленту в разрез на ремне. — Надо себе такое завести.
— Тебе-то зачем?
— Деньги буду прятать. А то в бордели хоть не ходи. Выпьешь, расслабишься, а просыпаешься голым и босым. Сутенеры тебе и поют, мол, заказывал всякое, не скромничал ни разу…
— Ты потому и пошел не к шлюхам, а с той особой? — уточнил я.
— На Изольду МакГленданн намекаешь? — хмыкнул поэт. Мечтательно закатил глаза и причмокнул. — Хороша чертовка, даром что вдовушка. И что старше лет на десять. Женщина — огонь! На приеме скромна и тиха, лишь глазками у меня в штанах украдкой шарила. Зато как выпили грогу под приятную музыку, а потом вина. Если хочешь, прихвачу и тебя. А то с середины ночи начал понимать, что не справляюсь. Вдвоем мы…
— Потише, моряк! — поднял я руки. — Лестно такое доверие, но в другой раз. И верю, что женщина — огонь. Вон как вдохновился, раз решил перенести бой.
— Что тянуть? — пожал плечами поэт. — Быстренько отделаю МакКейна, и пойду обратно в объятия моей страстной музы.
«Может, потому что тебе страшно? Потому и напился, пытался забыться в чужой постели. А когда сообразил, что навязчивая мысль не отпускает, принял решение взглянуть страху в глаза».
Но вслух я ничего такого не сказал. Иногда лучше сделать вид, что не видишь очевидного, поддержать игру, чтобы не лишать человека опоры под ногами.
— Я верю в твои силы. Но мог бы хоть не напиваться. А лучше…
— Выспаться? Потренироваться? — хохотнул Фергюс. — Брось, Орм! Я вскрою МакКейна как устрицу, если буду абсолютно трезвый и отдохнувший. Надо ж дать ему фору, как-то уравнять шансы. А то получится неспортивно и не интересно.
Вновь я не нашелся что ответить. Тем паче, уловил чужие эмоции. А через секунду раздались шаги, во тьме галереи возникли лучи фонариков. И чей-то холодный голос заявил:
— Ты живешь в своем иллюзорном мире, МакГрат. Вернись на дно. Здесь ты лишь бестолковый словоплет, пьяница и бабник.
