— О! — воскликнул поэт. Оглянулся через плечо и, прищурившись, попытался пронзить взглядом тьму. — А я уж думал, ты струсил, Олсандер! Сознавать то, что словоплет надерет тебе задницу больно и трагично.
Шаги стали громче, и вскоре из темноты появились двое — Олсандер в сопровождении, как ни странно не тех сопливых напыщенных молокососов-аристократов, что видел на приеме, а молодого угрюмого парня. Который к тому же по габаритам больше смахивал на бочонок или похудевшего болга-переростка.
Наследник рода флотоводцев такой же, как я запомнил на банкете — высокий, мускулистый, с породистым бесстрастным лицом и колючими глазами, коротко, по-военному острижен. Разве что наряд подобрал подходящий, не стесняющий движений: широкие штаны, мягкие туфли и рубаха, облегающая куртка из выделанной акульей кожи.
А вот спутник МакКейна и видимо секундант являлся полной его противоположностью. Массивный, с покатыми плечами и торсом без намека на талию, рябым лицом и пухлыми щеками, добродушными сонными глазами неопределенного цвета, прячущимися под массивными надбровьями. И тоже стрижен так, будто вместе с Олсандером ходили к одному цирюльнику. Но одет в богатый жилет и длиннополый сюртук, зауженный брюки и мягкие сапоги с отворотом. К тому же я сразу заметил, несмотря на жару почти не потеет. А когда совершал какие-либо движения, становилось ясно — под тканью скрывается не мягкий жир, а сплошной комок мускулов.
Опасный и незаурядный противник. И что любопытно — в чертах обоих прослеживалось нечто общее. Двоюродный брат? Бастард?..
Под мышкой спутник Олсандера небрежно держал массивный бумажный сверток, перетянутый бечевкой.
Оба остановились в нескольких шагах перед нами, и на секунду возникла немая сцена — мы изучали их, они — нас. А затем на щеках МакКейна вздулись желваки, глаза опасно блеснули, и сказал внешне равнодушно:
— И не надейся, МакГрат. Я слишком долго ждал, чтобы проткнуть твое поганое брюхо.
— Ненавидит, — внятно сказал я, не поворачивая головы. — То есть искренне. По-настоящему.
— Знаю, — коротко и вроде бы спокойно ответил Фергюс.
— А ты его, — сказал я, прислушиваясь к ощущениям. Зябко передернул плечами и сжал кулаки.
Нечто определенно пошло не так. Вместо легкой спортивной потасовки, призванной удовлетворить амбиции обоих, и завершись глупый конфликт, возникший на ровном месте, назревала серьезная бойня. Я почти физически чувствовал напряжение, возникшее между этими двумя. Оба истекали черной злобой, оба алкали крови.
Вряд ли причиной могла послужить ссора на приеме. Наверняка раздор возник задолго до того, и весьма нешуточный. Моя же неуклюжесть стала неким спусковым крючком, поводом.
Дополнительно меня беспокоило странное чувство дискомфорта. Вроде бы почувствовал людей, и вот они. Но что-то зудело на грани сознания, не давало полностью переключить внимание на происходящее.
— Знаю, — повторил поэт.
— И в чем причина? — спросил я, не отводя взгляда от противников.
Сын гранда помолчал немного, над чем-то мрачно размышляя. Потом ответил:
— Я трахнул его сестру.
— Ты… что сделал? — чуть не поперхнулся я.
— Переспал с сестрой Олсандера, — так же убийственно-спокойно повторил Фергюс. Вновь помолчал и добавил: — Понимаешь, Орм, любовь у нас нарисовалась лет пять назад. Ну, то есть настоящая, а не такая как у меня обычно, на пару ночей. Гуляли, общались, мечтали вместе… А потом как водится, очнулись утром в постели.
— И что такого?
— Да ничего особенного, больной ублюдок следил за нами. Как оказалось, тоже ее вожделел. Хотел, чтоб как в старых балладах, на родной сестре жениться. Дескать, герои раньше так делали, традиции и прочая чепуха. Мы знали, но не придавали значения — мол, перебесится и успокоится. И любовь ведь побеждает, да?..
Говорил сын гранда негромко, но с такой глубинной горечью, что меня пробрало, по спине побежали мурашки. А судя по ярости, коей веяло от Олсандера, сказанное являлось если не полностью, то частично правдой.
— И что? — спросил я, разрывая затянувшуюся паузу.
— А ничего, — устало ответил друг. — Хорошего. Как узнал, что мы с Эилис того… взбесился и подстерег сестру тем же вечером по дороге из купеческого квартала. Итог — десяток ножевых ран, слепота и паралич. Девочка выжила, но осталась прикованной к постели. И ни один гнозис-лекарь не смог что-либо сделать. Сказали — теурги бы осилили, а мы не в силах. Хожу к ней иногда в монастырь святой Марии, навещаю.
— Но откуда известно, что нападение совершил именно он?
— Рыбки на хвостах принесли. Видели его в тот вечер там же. Тогда в приметном плаще ходил, с гербом дома на всю спину. А контакты из низов подсказали, что никто из их людей не замешан, дураков нет так Верхний город качать. Конечно, в итоге Тару на уши поставили. Наловили всякого отрепья, кто-то признался, красиво утопили. Но толку?.. Никто не признает, что сын лорда Старшего Дома сотворил такое с собственной сестрой. Ибо грандиозный скандал. Меня отец слушать не стал, обложил запретами, чуть в Тихую Гавань не отправил.
— Ты, кажется, тогда долго болел, — задумчиво сказал я. И мысленно добавил: «История со стихами началась тогда же. И ссора с грандом. До того оставался прилежным наследником… Вот как сложилось. Вот и двойное дно, на фоне коего телодвижения и метания друга гораздо логичнее. И мне ничего не сказал, но понятно — слишком личное».
— Дырки лечил после дуэли, — пояснил Фергюс. — Как встал на ноги, хотел повторить наши упражнения. Но Гай Керней лорд МакКейн договорился с отцом, отправил кусок дерьма командовать восточным флотом. А чтоб не скучал, дал в напарники сего пухляша, младшего двоюродного братца Симаса, ведь и раньше вместе терлись. Гоняться за ними бессмысленно, корабли постоянно крейсировали. Но тут совпало, флагман вернулся в ЛордКастл на ремонт, а я на приеме и узнал.
По мере того, как поэт говорил, братья МакКейн мрачнели. Внешне проявлялось мало, тот же Олсандер владел собой практически идеально, управлял лицом как субмариной — ни одна мышца не дрогнула. И лишь глаза, ставшие совершенно бешеными, выдавали истинные чувства. Симас тоже великолепно держался — такой же добродушно-сонный, расслабленный. Но я заметил, как малость покраснел, а потом пошел пятнами. И рука дрогнула, кисть сжалась в кулак, будто дробила кости шеи Фергюса.
Они молчали. Молчали нехорошо. Зло. Злобой и яростью полыхали оба. С той лишь разницей, что от Олсандера тянуло еще и негодованием, а от Симаса — ненавистью.
Дополнительно не покидало ощущение дискомфорта и тревоги. Вновь померещилось, будто следят. Но не так, как случилось с невидимкой, а иначе. С конкретным интересом, намерениями, опаской.
— Отвратительно, — сказал я.
— Прости, что втянул, — виновато кивнул поэт. — Я как увидел, что на тебя насели там, в гроте Молоуни, так и решил воспользоваться. И если что, не беспокойся. Оставил письмо, где все объяснил, тебя никто не посмеет обвинить.
