В последнее время мода на поединки несколько ожила. Но вместо боевого оружия стали использовать тренировочное или специально облегченное. Тупые клинки, патроны с уменьшенным количеством пороха. Подыхать ведь никому не хочется, тем более за такие постепенно обесценивающиеся понятия, как честь, гордость, слава.
Но стоит ли говорить, что клинки Симаса оказались бритвенной остроты?..
Ортодоксы хреновы.
Двоюродный братец Олсандера поднял взгляд на меня и молча передал первый кортик. Я осмотрел, взмахнул пару раз на пробу, попробовал согнуть лезвие. Одновременно потянулся к Изнанке и прислушался — честное оружие.
Клинок вернулся в руки Симаса, он дал второй. Процедура осмотра повторилась, и я подтвердил, что все в рамках правил.
— Хорошо, — впервые сказал младший МакКейн. Голос у него оказался таким же невыразительным и сонным, как и глаза. Парень вышел на середину площадки, раздал оружие и посмотрел на дуэлянтов. — Готовы?
— Изнываю от нетерпения, — со смешком сказал Фергюс, перехватывая кортик поудобнее прямым хватом и слегка приседая на опорной ноге. Его не раскачивало, но движения слегка расхлябанные, неверные.
Олсандер лишь кивнул, продолжая сверлить МакГрата пристальным взглядом. Стоял ровно, выпрямив спину, но расслабленно.
— Тогда правила, — сказал Симас. — За пределы площадки не выходить. Метание оружия или любого другого предмета запрещено. Пользоваться выданными клинками. Если противник упадет и не сможет встать, бой завершен. Притворяться запрещено. Добивать тяжело раненного тоже запрещено… Устраивает?
На сей раз молча кивнули оба, больше занятые тем, чтобы дышать, нагнетая кислород в кровь. Что, кстати, давалось довольно сложно. Я встал на одном краю площадки, дабы свет фонаря бил в спину. Симас занял место напротив, еще раз посмотрел на противников.
— Начали!..
Кажется, я недооценил Фергюса. Друг если и был пьян, то не настолько, насколько изображал. Ибо едва слово слетело с губ младшего МакКейна, как поэт резко метнулся в атаку. Плавным текучим движением сократил дистанцию, ушел вниз, а затем ловко крутнулся и почти выпрыгнул. Ударил, целя по коленной чашечке, по запястью, в горло.
Я едва сумел уловить движения, а лезвия вообще превратились в размытые серые полосы, жалящих змей. Поэт, несомненно, регулярно тренировался в перерывах между пьянками и сочинением стихов.
Дзан-дзан-дзан! — пропели клинки.
Звуки резкие и болезненные для ушей, как крики. Но Олсандер, несмотря на неожиданный выпад противника и хитрость, отразил удары и шагнул влево, разрывая дистанцию. И вновь враги замерли на месте, сверля друг друга ненавидящими взглядами.
Через секунду на рукаве МакКейна проступило алое, стал виден порез. Задело лишь кожу от запястья до локтя, но кровь сочилась достаточно охотно. И если не перевязать, бравый адмирал начнет скоро слабеть.
В глазах Фергюса вспыхнуло удовлетворение от маленькой победы. Но голову, к счастью, не потерял. Покрепче сжал рукоять кортика, медленно пошел по кругу, ощупывая пол носками сапог как ледяной наст. Олсандер развернулся к нему грудью и начал отступать. Глаза офицера внимательно ощупывали противника, изучали, ловили каждое движение. Без страха, неуверенности или боли.
План поэта очевиден — вывести врага под фонарь. Свет, слишком тусклый и неверный, не ослепит, но отвлечет и возможно не даст увидеть проблеск лезвия. И едва Олсандер прищурился, Фергюс атаковал вновь, стремительно и умело. Серая змея попыталась ужалить в голову, но наткнулась на тело своего брата-близнеца, отскочила, выбив искры. Метнулась в атаку вновь, целя в живот, и снова встретила сопротивление. Противники на секунду замерли, упершись ногами в пол, и пытаясь продавить защиту, синхронно выдохнули от усилий.
Я видел, как вздулись мускулы обоих. Как столкнулись взгляды — словно те же ножи, услышал, как заскрипели зубы и мелкие камешки под ногами. Фергюс надавил еще, а затем резко отступил, явно надеясь, что Олсандер по инерции качнется вперед. Но МакКейн ушел в бок, и клинок вновь лишь царапнул по куртке, оставил длинный разрез.
Противники разорвали дистанцию и замерли. Но что меня обеспокоило — поэт тяжело сопел и обливался потом, вокруг глаз проявились темные круги. Офицер сумел не сбить дыхание, и оставался относительно свеж.
Эффект неожиданности сошел на нет, сын гранда потерял преимущество. Сумел зацепить противника, но нанести сколько-нибудь серьезные раны не смог, а силы потратил. Давало о себе знать и похмелье, и переживания, и недостаток кислорода.
А ведь прошло полминуты боя.
Судя по эмоциональному фону, отчаяния поэт не испытывал. Раздражение — да, злость, азарт. И явно имел парочку интересных приемов в запасе. Но меня больше беспокоило непробиваемое спокойствие что Олсандера, что Симаса.
Скосив глаза, я посмотрел на младшего МакКейна. Создавалось впечатление, что тот в принципе не следит за боем, о чем-то сонно размышляет и к чему-то прислушивается. Но взгляд почувствовал, посмотрел в ответ, и слегка приподнял брови — дескать, что надо?
«Не твоя ли затея с засадой? — мелькнула отстраненная мысль. — Тогда чего ждут? Почему не нападают?»
Но ответа на вопрос я не получил. А через миг Фергюс снова атаковал. Вроде бы стоял — задыхающийся, изможденный, почти сдавшийся — и вдруг взорвался серией выпадов и комбинаций.
Короткий удар с подшагом, поворот, тычок под ребра… Дзан-н!
Обманный финт ладонью левой руки, размашистое плавное движение крест-накрест клинком, и снова короткий тычок, но уже в горло… Дзан!
Скрежет клинков, искры. Быстрая разножка, и кортик выпадает из правой руки поэта. И пока перехватывает пальцы врага, сомкнувшиеся на рукояти, левая рука подхватывает клинок в полете, направляет острие под мышку.
Мое сердце замерло в ожидании развязки, а дыхание перехватило. Все произошло слишком быстро, чтобы кто-либо сумел отреагировать. Финт великолепен, идеально реализован, хлесток, хитер. Чувствовалась школа. И Олсандер не мог избежать, ведь стоял неустойчиво, на пятках, со скованной правой рукой и левой, которой долго и неудобно тянуться, чтобы хоть как-то парировать. Да и не мог никоим образом увидеть выпад, ведь тот шел в слепой зоне.
Но увернулся.
Выпустил свое оружие, и ладонь Фергюса соскользнула с пальцев врага. Одновременно с этим офицер качнулся назад, падая, ударил левой рукой под ребра поэта, придавая и себе ускорение, и сбивая равновесие противника.
Вжих! — сказал клинок. Душераздирающе затрещала ткань, раздалось задушенное оханье. Олсандер упал на пол, но успел сгруппироваться и откатиться, подхватить свой кортик. А сын гранда отшатнулся назад, морщась и потирая бок. Еще больше сбил дыхание, устал, разозлился. На тянуло и разочарованием — явно надеялся, что выпад станет последним.
— Верткий… т-варь… — просипел поэт, глядя как встает на ноги враг. — Но… равно… зацепил…
