– Офицеры СС, служившие в Треблинке, – шепотом повторила Дина.
В тот же день дядя Маркуся поехал в городскую синагогу и привез молчаливого пожилого раввина. Раввин попросил оставить их с бабушкой наедине, просидел часа полтора и ушел, отказавшись от чая. А через неделю Бетти умерла. Умерла очень мирно, во сне, твердо уверенная, что теперь, когда она стала еврейкой, Бог простит ее за сыновей сестры и позволит соединиться со своим любимым Самюэлем. И они все поверили, даже Леня. Потому что старый раввин действительно благословил бабушку Бетти и даже пропел длинную непонятную молитву на иврите, но не стал объяснять, что гиюр за неделю пройти невозможно.
А еще через полгода умер дядя Маркуся. Умер почти так же, как и дедушка Шнайдер, вернулся из поликлиники, где не оказалось свободной очереди к врачу, аккуратно, превозмогая боль в груди, повесил пальто и прилег на диван в недавно опустевшей Беттиной комнате. На кладбище всегда спокойная и разумная Дина, одетая в непривычный старушечий платок и жуткое платье с надрезанным воротом, вдруг принялась молча сгребать принесенные букеты и венки в большой мусорный мешок.
– Камни, – повторяла она безумным шепотом, – и камни, которые были его изголовьем, соединились в один камень – его имя…
Никто ничего не понял, только уже знакомый старый раввин кивал и кивал седой головой в такт одному ему слышной мелодии и бормотал, бормотал непонятные слова. Впрочем, что тут непонятного – слова утешения, веры и любви.
В январе восемьдесят девятого года Дина увезла всю оставшуюся семью в Израиль. Двенадцатилетний Лёня радостно махал руками провожающим, Дина всхлипывала и обещала писать, Ася, одетая в теплое пальто и столь необходимую в Израиле норковую шапку растерянно молчала и, только посмотрев на подошедшую Мусю, горько, безнадежно разрыдалась.
В разлуке есть высокое значенье… Красивое вранье! Неужели правильно разлучиться с родными людьми, стать одиноким странником, заведомо отказаться от утешения и любви? Но, может быть, Тютчев видел высокое значенье в свободе и независимости? Или в умении одному нести страдания, не разделяя с близкими?
Если бы не все перечисленные события, Артем, вполне вероятно, никогда бы не собрался в Гомель. Но после отъезда родственников навалилась ужасная пустота. Мама почти не бывала дома, как ни странно, ее хор начал выступать и даже пользовался успехом. Более того, она нашла некоего любителя многоголосного пения, недавно сколотившего огромный и крайне сомнительный капитал на банковских операциях, и этот, с позволения сказать, меценат оплатил костюмы и профессионального концертмейстера. Безработных пожилых музыкантов в городе становилось все больше. Петр Афанасьевич принимал самое деятельное участие в работе хора, то есть присутствовал на всех репетициях и концертах, помогал расставлять стулья и опускать крышку рояля, исправно носил мамин зонтик, плащ и сумку с нотами и после концерта обязательно вручал главной руководительнице скромный, но изысканный букет цветов. Артем постепенно притерпелся к его присутствию, тем более мама выглядела очень счастливой, но Муся бешено ревновала и грудью защищала семью и дом от возможного вторжения, так что бедный Петр Афанасьевич решался проводить свою даму сердца не выше второго этажа. Наконец наш Богоявленский сделал маме официальное предложение руки и сердца, дружными усилиями сдали тетушкину комнату в коммуналке молодой лимитчице и, доплатив немалые деньги, арендовали однокомнатную квартиру в начале Московского проспекта. Тёма с Мусей остались одни-одинешеньки.
Если бы мама, как прежде, жила с ним в одной квартире, и тем более в одной комнате, наверняка не удалось бы наврать так виртуозно, потому что она по глазам угадывала все мелкие хитрости своего сына. А Муся сразу поверила и даже обрадовалась, что Тёма ненадолго уедет. Как раз начались серьезные проблемы с продуктами, за маслом и яйцами приходилось стоять в длинных очередях, хлеб ничего не забывшие ленинградцы расхватывали с самого утра и сушили на подоконниках. Короче говоря, Муся замучилась изобретать супы из крупы и старых консервов, а тут, специально в летние каникулы организована поездка студентов в Белоруссию на практику! Проживание в общежитии университета, продукты из ближайшего колхоза. Мама сначала очень заволновалась из-за близости Чернобыля, но Тёма прочел им с Мусей убедительную лекцию о том, что вторичное распространении ионизирующего излучения вследствии индуцированной ядерной реакции с учетом розы ветров конкретного района опасности не представляет. Роза ветров произвела на Мусю особенное впечатление, и больше вопросов не поступало. Более того, Артем оставил точный адрес. Не придуманный, а самый настоящий – в надежде, что писать при наличии телефона его дорогие женщины не станут. Потому что это был адрес райисполкома Могилевской области, с которым Саша Цейтлин целый год вел переписку. (Оказалось, Саша когда-то перепутал, его дедушка родился в Могилевской области, а не в Гомельской).
Да, они оба уже учились в университете, и хотя Саша увлекся прикладной математикой и компьютерами, а Тёма оставался верен классической матшколе, нормальная мужская дружба, не требующая лишних слов и доказательств, сохранилась и, если можно так сказать, повзрослела вместе с ними. И Артем без лишних вопросов знал, что Саша должен поехать в Белоруссию и найти следы своей погибшей семьи, точнее семьи деда, потому что пять лет назад дед оставил ему посмертную записку с одной фразой «Я на тебя надеюсь».
– Да, – ответили Саше из райисполкома, – многие исторические документы в настоящее время доступны населению. Кроме того, в области создан краеведческий музей, где представлены фотоархивы времен Отечественной войны.
Взяли билеты до Минска, чтобы оттуда на местном поезде добраться сначала до Гомеля, родины профессора Шнайдера, а потом в противоположном направлении до местечка Шамово Могилевской области. Благо, все растояния были плевыми, недорогие поезда и автобусы отправлялись в обе стороны несколько раз в день, никаких проблем не ожидалось.
В Белоруссию поезд приходил утром, Гомель встретил приветливым чистым вокзалом, хотя предупреждали что после Чернобыля в районе много проблем, в частности из-за увольнения сотрудников железной дороги. Никакая роза ветров не спасала, конечно, от близости к страшной закрытой зоне, но ведь местные люди продолжали здесь жить, работать, рожать детей, а они, два здоровых молодых лба, приехали на какую-то неделю, не о чем говорить!
Симпатичная пожилая тетенька сдала комнату с террасой на Советской улице, совсем рядом с Центральной городской библиотекой. Солнце светило вовсю, в саду поспевали первые летние яблоки, они купили в местном магазинчике большую банку маринованных помидоров, буханку теплого серого хлеба и десяток яиц, чашки, чай и сахар стояли в комнате на полке, накрытые полотенцем с вышитыми петухами, а через пару часов хозяйка принесла большую миску горячих обалденных пирожков с картошкой. Тёме вдруг страшно захотелось просто погулять, поглазеть на непривычно тихий маленький город, выйти к местной речке с милым названием Сож. И ничего не знать об убийствах, о прошедшей войне и скотской жестокости, случившихся в таком пасторальном месте. Еще не хватало, чтобы Саша догадался о его пораженческих настроениях!
