Но у Осмонда были свои взгляды на скоропостижность моей кончины. Не знаю, сколько времени я так пролежал. Наверное, долго, потому что тело затекло и я едва смог пошевелиться. Где-то капала вода. Капельки конденсата стекали по стене, и я слизывал их, потому что жажда была невыносимой. Стало чуть легче, и я почти не обратил внимания на лязг двери.
— Некромант, на выход, — скомандовал солдат в черной форме. Кажется, я лишился имени и приобрел аллергию на черный цвет.
Я попытался подняться и не смог. Тогда второй солдат схватил меня за шкирку, рывком поставил на ноги и потащил за собой. Наверх подниматься не пришлось. Осмонд находился здесь, в подземелье. Оказалось, что тут есть комната для стражи: большая, обставленная дорогой мебелью, залитая нестерпимо ярким светом. Мой дядя, чтобы его прибрали боги, сидел в кресле, постукивая короткими пальцами по подлокотнику. А за его спиной стоял Айк Эйш. Я даже не удивился. Если бы здесь оказалась моя мама и сказала, что она на стороне Осмонда, наверное, принял бы это без лишних упреков. Но, к счастью, ее здесь не было.
— Признаться, я хотел отравить щенка без лишнего шума, — говорил Осмонд своему советнику. — Утром вывесили бы его тело на главной площади Самарина, и дело с концом, но ваш вариант нравится мне куда больше.
— Живой некромант, которым можно управлять, — козырь в ваших руках, ваше величество, — холодно заметил Айк.
— Да, но кто возьмется стать хозяином этой марионетки?
— Вы мудрый правитель, вам решать.
Я слушал их и чувствовал, как изнутри поднимается пламя. Хотелось стереть в порошок каждого, кто находится в этой комнате: Осмонда, Айка, солдат Изельгарда.
— Что ж, я вас услышал, дэй Эйш, — сказал Осмонд провидцу. — Ступайте, завтра вам обеспечат место в первых рядах.
Айк посмотрел на меня. В его глазах мелькнуло сожаление, и он вышел из камеры.
— Ну как тебе теперь гостеприимство самаринского дворца, племянничек? — поинтересовался Осмонд.
— Удивлен, что ты приехал, дядя. — Я решил разговаривать с ним в том же тоне. — Признаюсь, считал тебя трусом. Беру свои слова обратно.
Осмонд подскочил и подошел ко мне, размахнулся и ударил по лицу. От его золотого перстня, повернувшегося камнем вниз, на щеке осталась борозда. По шее потекли капли крови.
— Мразь, — гаркнул он мне в лицо. — Думал, сможешь тягаться со мной, щенок? Я в первый раз завоевал Литонию, когда тебя не было и в помине. И если бы не глупость твоей матушки, позарившейся на серые глаза Лиса, не потерял бы ее.
— Ты потерял Литонию, потому что слабак, — тихо сказал я. — За тебя ее завоевывали другие, а ты только пожинал плоды их мужества, как сейчас. Думаешь, ты победил меня? О нет. Меня победили твои солдаты, но не ты, дядя. И если считаешь, что сумеешь меня сломать, ты ошибаешься.
— Любого человека можно сломать, племянничек, — рассмеялся король, а я изловчился и плюнул ему в лицо. Перстень снова прошелся по щеке. Я и так не был красавцем, а теперь и вовсе буду пугать прохожих.
— Ничтожество, — заявил Осмонду.
Тот махнул рукой, и я упал на пол, задыхаясь от боли. Видел только черные сапоги, раз за разом вонзающиеся под ребра. Было так больно, что перед глазами мельтешили мелкие звездочки. Решил все-таки добить меня? И пусть.
— Хватит, — раздался приказ Осмонда. — Этот гаденыш утром нужен мне живым. Пусть Литония полюбуется на своего короля. Оттащить обратно в камеру.
Я уже не мог перебирать ногами. Меня протащили по коридору и зашвырнули в уже знакомое помещение, которому обрадовался как родному. Я подполз к мокрой стене и, стоило закрыться двери, снова слизнул воду. Внутри все горело. Было такое чувство, что до утра я не доживу, но и не сдамся, доставив Осмонду очередную радость. Ненавижу. Как же я его ненавижу.
— Вернемся к вопросу с телом? — поинтересовался отец.
— Провались сквозь землю! — гаркнул я, и призрак исчез. Да неужели? Хоть какой-то толк от моего положения. Я зажмурился, стараясь унять подступающую дурноту. Ничего, это не может длиться вечно. Всему на свете приходит конец, и для моей пытки он тоже настанет. Вот только…
Я лежал на холодном полу и думал о доме. Вспоминал маму. Ее больше других. Как она в праздники долго сидела у зеркала, расчесывая волосы, и они струились золотой волной. Сестры пошли в Ника. Они были яркими блондинками, а мамины волосы казались именно золотыми. Она перебирала заколки, подкалывала пряди, оставляя открытой шею, оборачивалась ко мне и улыбалась.
А еще вспоминался Ник. Мне было очень стыдно перед ним. В последнее время я часто заявлял ему: «Ты мне не отец, не надо указывать». Или: «Ты мне не отец, хватит учить жизни». А сейчас думал: какой вздор! Ник всегда считал меня сыном и не делал различий между мной и девочками. Как там Мелоди и Джанет? Мы мало времени проводили вместе. Они всегда были вдвоем, и я тайком им завидовал. Когда у тебя есть сестра или брат-близнец, наверное, жизнь кажется проще. Но делал ли я хоть шаг, чтобы сблизиться с ними? Нет, нет, нет. Я сам все разрушил. Кого винить? Осмонда? Он не вспоминал о нашем существовании долгие годы. Призрак отца? Это я слаб, что не могу избавиться от него. Так кого? В груди кололо — то ли от ударов солдат, то ли от тоски. Хотелось попросить прощения, но не у кого. Мои близкие слишком далеко, но сейчас я был этому рад.
ГЛАВА 34
Эдгар
«Ты победишь Илверта, но разве это принесет тебя радость?» Слова Лили, сказанные когда-то под Эйшвилом, постоянно звучали в голове. Я уже тогда сказал, что радости не будет, а сейчас понял, насколько был прав. Мы снова встретились на поле боя, и на этот раз не сдерживались: ни он, ни я. Илверт почти достал меня. Еще немного, и я бы погиб, но пламя сожгло нити, которыми он удерживал мертвых, и победа осталась за мной. Так почему мне жаль? Почему я испытываю стыд вместо торжества? Как я и говорил Тиане, это Илверт развязал войну. Это Илверт пошел на Изельгард. Так почему я чувствую себя виноватым?
Именно об этом я думал вечером перед казнью Илверта. Никто не знал, что решит Осмонд. Тиана плакала. Я попытался ее утешить, но, похоже, сестрица действительно влюбилась в короля Литонии. Какая ирония…
Лили оставалась рядом со мной. Сегодня она не улыбалась. Наоборот, будто постоянно думала о чем-то.
— Что случилось? — спросил я.
— А? — Лили вздрогнула, будто очнулась. — В Эйшвиле пожар, замок в огне. Мне так страшно.
— Прямо сейчас? — Я уставился на нее.
— Не знаю. Мои видения пока очень беспорядочные. А еще я вижу папу. Он в сыром подвале, а перед ним — Илверт. Почему он решил пойти против Илверта?
Настала моя очередь говорить:
— Я не знаю.
Лили пересела ближе ко мне, доверчиво прижалась к плечу и замерла. Я слегка ее приобнял, и мы сидели так около четверти часа. Говорить не хотелось, вставать и что-то делать тоже. И если бы в комнату не влетела лери Анита, мы бы, наверное, и спали так — сидя рядышком.
