Но почему в списках как исправные значится, как правило, и немало неисправных танков или, во всяком случае, не вполне исправных, имеющих различные проблемы в работе двигателя и других его механизмов, агрегатов и приборов? Причины бывают разные: да хотя бы потому, что с командира, начштаба и зампотеха могут спросить, почему у них много таких танков (как, кстати, и отсутствующих военнослужащих) в соединении или части. И не только спросить, но и наказать, ибо свалить на конструкторов и производственников особо не получится. Ведь по сути это значит, что вина перекладывается и на свое начальство, которое эти танки приняло к вооружению, поставило в соединения и при этом докладывает высшему политическому руководству страны, что оно хорошо готовит войска к вероятной войне. Да и хлопотно, непросто это: списывать негодные танки, а тем более быстро организовывать ремонт неисправных. Поэтому командиры и начальники списанию и своевременному ремонту нередко предпочитают «рисование», то бишь выведение красивых, но преувеличенных, ложных показателей. Надеются еще и на авось: на ремонт своими силами в недалеком будущем, на возможный новый регламент или приказ, на свой перевод в другую часть и т. д. Будет война или не будет, еще неизвестно, да и дожить до этого надо, а вот за показатели с них спрашивают и в мирное время, причем постоянно. Приписки вроде как должны раскрывать всякого рода проверяющие, но на практике это происходит, как правило, не сразу или вовсе не происходит. А в данном случае у них и времени на это особо не было, да и вообще возможностей. Уж слишком многочисленными и стремительными были тогда политические изменения, а также процессы военного строительства: сильное изменение границ, перманентное перевооружение, частая передислокация крупных групп войск, значительное увеличение в них численности личного состава и вооружения, множество вновь назначенных командиров и начальников в связи с формированием новых соединений и частей, а также репрессиями и реабилитациями и т. д.
Ну а когда война начинается, то списать потерянные танки бывает, как правило, нетрудно, независимо от причин их потери. Что, собственно, и произошло с началом Великой Отечественной войны, когда в июльских отчетах оказались почти фантастические цифры потерь советских танков вследствие как бы самых разных причин. А главное, спрашивать стало особенно-то не с кого. Кто-то погиб, кто-то попал в плен или пропал без вести, кто-то был тяжело ранен, кровью, так сказать, искупив и доказав… Ну а кто-то все-таки действовал хорошо или по крайней мере сумел это показать. Как же тогда можно судить героя! Хотя с некоторых спросили, причем, как говорится, по полной: с командующего Западным фронтом Д. Павлова и многих подчиненных ему генералов. Правда, в большей мере за другое.
Конечно, автора этих строк здесь можно упрекнуть в том, что его рассуждения слишком умозрительны и не подкреплены необходимым набором доказательств. Но и в ответ можно тоже кое-что сказать, в частности: не надо быть слишком наивным, излишне доверчивым к отчетам и игнорировать результаты сражений начала войны, а также закономерности мотивации человеческого поведения и проблемы достоверности статистической отчетности.
Считается, что к началу войны на вооружении Красной армии самоходных артиллерийских установок практически не было. Поэтому они как вид ее вооружения в подсчетах на этот момент особо не учитываются. На самом деле в войсках тогда еще оставалось несколько десятков старых самоходок, вот только почти все они были неисправны или во всяком случае небоеготовы. В доступных источниках автор сумел найти сведения лишь о 28 СУ-5, которые вроде как еще были в наличии. Из них 11 было в Дальневосточном военном округе, 9 – в Киевском особом и 8 – в Западном особом округах [110].
Вместе с тем каких-либо сведений об использовании СУ-5 в Великой Отечественной войне обнаружить не удалось. Вероятнее всего, все те немногие самоходки, которые числились в западных округах, находились в ремонте, вследствие чего и были брошены в первые же дни войны. Впрочем, в документах они, вероятно, учтены как танки Т-26, на базе которого эти машины как раз и создавались. К примеру, по приведенным А. Исаевым данным, в 8-м мехкорпусе на вооружении состояло две СУ-5. Одна из самоходок к началу войны была в рембазе, а другая оставлена на «зимних квартирах». При этом сведения о них в отчете были приведены в строке между разными видами танков Т-26 [111]. Ну и окончательно всё проясняет доклад начальника ГАБТУ Главному военному совету РККА, сделанный в июне 1941 года. В нем указано, что к числу танков Т-26 отнесены и 28 СУ-5 [112]. Так что получается, что если даже и имелись в приграничных войсках западных округов боеготовые СУ-5, их было не больше нескольких десятков, и они учтены в числе танков Т-26.
Нельзя также забывать, что в западных военных округах были еще танковые части, которые не входили в состав механизированных корпусов. В частности, там имелись танковые полки в кавалерийских дивизиях, танковые батальоны в стрелковых дивизиях. В состав соединений ЗВО входили и некоторые другие танковые части. По данным А. Кравченко, они насчитывали в общей сложности 1500–1800 бронеединиц [113].
К сожалению, найти о них конкретные и точные, да еще и вполне достоверные сведения в опубликованных источниках оказалось непросто. Не приходится, пожалуй, сомневаться лишь в том, что в эти части входили практически только устаревшие легкие и малые танки, а также танкетки. В то же время игнорировать их при общем подсчете сил сторон было бы неправильно. Исходя из приведенных данных, мы можем оценить их общее количество более чем в 1,5 тыс. бронеединиц, а боеготовых из них – более чем в 1 тыс. При этом до 3/4 из них было дислоцировано, как представляется, непосредственно вблизи границы, а остальные – в глубине ЗВО.
Таким образом, всего танков и других приравниваемых к ним бронеединц в ЗВО имелось свыше 12,5 тыс., из которых боеготовых – свыше 8,75 тыс. Из них к границе было выдвинуто свыше 9 тыс. танков и танкеток, в числе которых боеготовых насчитывалось, предположительно, до 6,4 тыс. Кроме того, еще не менее 1200 танков было в пути в ЗВО с заводов и из других военных округов, большинство из которых составляли танки 5-го мехкорпуса.
В числе танков, находившихся к началу войны на вооружении Красной армии, принято выделять танки новых конструкций КВ и Т-34 как наиболее мощные и боеспособные. Что касается остальных танков, то обычно их считают все вместе как примерно равные по своим возможностям. Однако на самом деле они были далеко не одинаковы. Среди них были тяжелые танки Т-35, средние танки Т-28, множество моделей легких и малых танков, а также танкеток.
Танк Т-35 был настоящим тяжеловесом (около 50 т), но при этом громоздким, неповоротливым и, как это ни парадоксально звучит, явно недостаточно защищенным. Номинально он был довольно мощным, но реально его боеспособность была невелика. Это был танк устаревшего типа, по сути, плод не совсем удачного эксперимента. Поэтому историки при сравнении сил сторон и приравнивают его не к аналогичным по весу танкам КВ, а к устаревшим, то есть фактически к легким танкам.
Производство этого танка всех модификаций составило в общей сложности немногим более полусотни бронеединиц. При этом почти все они (по данным Е. Дрига, 51 машина [114]) к началу войны находились в войсках Киевского ОВО: в 34-й танковой дивизии 8-го мехкорпуса, дислоцированной вблизи границы в районе Равы-Русской. Из них шесть танков было в ремонте. Насколько были боеготовы остальные, можно только предполагать. Однако считается, что лишь семь машин были потеряны непосредственно в бою, а другие выбыли из строя в результате неисправностей, сломались на марше или были брошены либо уничтожены экипажами по другим причинам [115]. Скорее всего, это означает, что около половины танков Т-35, если не больше, даже из формально числившихся исправными и как бы боеготовыми, были на самом деле небоеготовыми или боеготовыми условно частично.
