– Посмотри сюда, – сказала Ким Анг: уж что-что, а признаки скуки она распознавала мгновенно. – От этих картин просто башню сносит. Художник сошел с ума и запечатлел свое безумие. Это самое глубокое проникновение в суть психической травмы в истории искусства.
Кормак ожидал увидеть какую-нибудь причудливую сюрреалистическую картину: например, текучие часы. Но перед ним предстало нечто совсем другое. Из-за тусклого освещения верхние галереи были практически погружены в темноту. Кормак оказался в комнатке пятиугольной формы. На каждой обтянутой войлоком стене висели огромные холсты. Общий эффект давящего, замкнутого пространства действовал угнетающе.
Первое, что бросилось ему в глаза: на полотнах, нависавших над головой, ничего изображено не было. Ни рисунков, ни геометрических фигур – вообще ничего. Только чистые цвета, и все. И как прикажете это понимать? Давненько Кормак не тратил время так бездарно. Ну не разбирается он в современном искусстве, и точка. А Ким Анг тем временем стояла в стороне и глядела на картины как завороженная.
Кормак присмотрелся повнимательнее, потом отступил на шаг, чтобы увидеть три холста одновременно. Все разного цвета, но если приглядеться, то они похожи на землю, море и небо. Да, очень похожи. Небо насыщенного, пугающего красно-коричневого оттенка, напоминающего засохшую кровь: будто зловещее предупреждение. Синий холст неровный, словно бы море бушует под неспокойным небом: вот-вот случится что-то страшное. А земля коричневая и засохшая: от этого холста веет полной безнадежностью. Инсталляция одновременно и непередаваемо мрачная, и удивительно красивая. Кормак был поражен до глубины души. Как же это возможно? Просто краска на стене, а вызывает такие сильные, глубокие чувства.
– Вот это да, – наконец произнес он.
– Согласна, – выдохнула Ким Анг. Она глядела на картины с таким почтением и благоговением, будто ей явилось чудесное видение. – Потрясающе, правда?
Макферсон перевел взгляд на другое полотно. Желтый оттенок выглядел нездорово, болезненно. Сам цвет, сама краска кричали об отвращении и горе. Эти картины трогали душу, проникали в самое сердце. Кормаку казалось, будто художник взывает о помощи, причем обращается лично к нему.
– Чьи это работы?
– Марка, – с уважением ответила Ким Анг. – Марка Ротко.
– Он жив? Что с ним стало?
Ким Анг молча посмотрела на собеседника, и Кормак сразу угадал ответ.
– Покончил с собой, – произнес он. – Это и по картинам видно.
– Ясно как день, – кивнула Ким Анг. В ее тоне звучала непривычная мрачная торжественность.
Кормак невольно подумал о Робби, а потом еще и о Лиссе. Неужели она тоже так себя чувствовала? Из-за этого ей пришлось уехать из Лондона?
– Потрясающе, – вслед за Ким Анг повторил Кормак, глядя на картины.
Они переходили из одного зала в другой, рассматривая произведения искусства эпохи модернизма. Все на этих полотнах вывернуто, буквально разбито на части.
– Почему они все такие? – заинтересовался Кормак.
– А ты как думаешь? – спросила Ким Анг, указывая на полотна Жоржа Брака. – Посмотри на даты. Движение зародилось сто лет назад.
И тут Кормак понял:
– После Первой мировой войны.
– Точно. После войны, – подтвердила Ким Анг. – Тогда мир разорвало на части. А после Хиросимы его разорвало снова. Люди уже не могли смотреть вокруг прежними глазами.
Теперь Кормак рассматривал экспонаты и никак не мог наглядеться. С открытым ртом бродил вдоль экспозиций Пикассо и Дали.
– Они все были солдатами.
– Мы все солдаты, – философски заметила Ким Анг и потянула его к выходу. – Искусство великолепно. А знаешь, что еще великолепно? Насладившись картинами, можно съесть по пирожному. Пойдем?
Кормак уже собирался было с энтузиазмом согласиться и признать: ладно, так уж и быть, он оказался не прав. Пожалуй, Лондон и впрямь способен предложить нечто большее, чем ему казалось поначалу. Но тут в кармане завибрировал телефон. Он достал мобильник, открыл сообщение и печально уставился на дисплей.
– Вот дерьмо, – выпалил Кормак.
Глава 3
Почему ты мне не позвонила? – почти прокричал в трубку Кормак.
– Я всего-то запястье сломала. Пустяки! – так же сердито ответила мама. – Я вызвала такси. Вовсе не из-за чего устраивать переполох.
– Как же тебя угораздило?
– Выступала на трапеции под куполом цирка.
– Мам, я серьезно!
– Я просто с велосипеда упала. Глупо получилось. Ну, как дела в Лондоне?
– Кто вправлял тебе перелом?
– Судя по лицу, какой-то школьник.
– Скоро буду, – объявил Кормак.
– Никаких «скоро буду»! – возразила Брайди. – Со мной все в полном порядке. Приедет Надия.
Надией звали жену его среднего брата Льюиса, который жил в Инвернессе.
Кормак вздохнул.
– Я куплю билет на самолет.
– Только попробуй! У тебя работа. А у меня все нормально.
Ну вот опять. После смерти отца у мамы вечно было «все нормально», а стоило предъявить ей любые доказательства обратного, как она сразу не на шутку обижалась.
– Ну хорошо, – наконец произнес Кормак. – По крайней мере, ты в руках специалистов. Меня бы до такого дела все равно не допустили.
– Все нормально!
– Я бы, конечно, все равно тебя осмотрел…
– Это совершенно ни к чему. Я прекрасно себя чувствую!
– Которое запястье ты сломала? – уточнил сын.
– Правое, – призналась Брайди.
– Эх, мама! – покачал головой Кормак. – Ладно, попрошу заехать к тебе медсестру, которая меня заменяет.
– Видела я эту девицу, – произнесла миссис Макферсон. – Ну и волосы у нее! Прямо грива!
– Все так говорят, – ответил Кормак.
– А еще она довольно высокомерная.
– У тебя все, кто не из Кирринфифа, высокомерные! Помнишь, какого мнения ты поначалу была о владелице книжного фургона?
– Ну да, Нина оказалась вполне себе ничего.
– Вот именно! – подхватил Кормак. – Уверен, Лисса тоже хороший человек.
– Посмотрим, – протянула Брайди.
Вот так и получилось, что в понедельник утром Кормак написал Лиссе очень вежливое письмо с просьбой навестить его маму.
Лиссу невольно охватило любопытство. Макферсон завалил ее забавными картинками, но о себе почти ничего не рассказывал. Не то чтобы девушка много о нем думала, но, когда живешь в чужом доме, становится интересно, что за человек его хозяин. Это абсолютно естественно. Даже в таком аккуратно убранном коттедже порой улавливаешь запах лосьона после бритья, чужого шампуня, чужих наволочек. Нет, Лисса не рылась в вещах Кормака, но, признаться, подобное желание ее посещало.
