Игра оказывается азартной до невозможности. Народ болеет за игроков с хохотом и гиканьем, игроки шепчут заговоры и по-особому плюют на пальцы, официанты между собой делают ставки, кто сегодня больше всех выиграет. Муданжцы пьют пиво или хримгу – зеленоватое пойло из кислого молока. Я пробую его у Азамата из пиалы (что вызывает странное оживление среди команды) и понимаю, что смогу сделать ещё глоток разве что под страхом смерти. Впрочем, Азамат так доволен, что я попросила отпить у него, что даже не замечает моей перекошенной физиономии.
В итоге я пью какое-то тамлингское фруктовое вино и хорошо себя чувствую. Ирнчин, правда, с неодобрением отмечает, что в нём девять градусов – их-то напитки все ещё слабее. Я на это возмущённо отвечаю, что четыре или девять – разницы нет, и оставьте меня в покое. А потом я подключаюсь к игре, и у меня даже прилично получается, в общем, вечер удаётся на славу.
Почти. Непостижимым образом я остаюсь единственной трезвой во всей компании. То есть Азамат тоже почти трезвый, но он, кажется, ограничился двумя пиалами хримги, а она, как я поняла, совсем слабенькая, и то у него так усилился акцент, что я еле понимаю, что он говорит. Ирнчин вообще перешёл на бессвязное бормотание, хотя ещё способен пройти по прямой. А вот остальных развезло совсем.
Мужик с родинкой во всю щёку – Орвой – затягивает пронзительно-тоскливую песню, и её быстро подхватывают все, особенно провожаемые. На Азамата она действует угнетающе, не знаю уж, что в ней поётся – поди разбери. Он извиняется и выходит подышать на улицу. Мне всё-таки интересно послушать, вдруг что пойму, но там такие переливы... Поют они, в общем, неплохо, хоть и пьяные в дым. Вообще, так странно, неужели они реально столько выпили этих слабеньких напитков? Такие большие мощные мужики...
Через стол от меня кто-то уходит избавиться от лишней жидкости, кто-то возвращается, происходит ротация, и я оказываюсь напротив Алтонгирела. Он ещё сохраняет человеческий облик, хотя на ногах стоит плохо. Салютует мне пивной кружкой. Я ему в ответ своим бокальчиком. Ладно уж, напоследок можно и поласковее. Он не поёт, хотя когда запевала забыл слова, подсказывал. Духовникам не положено, что ли?
– Да ты не пьянеешь, барышня, – говорит он мне. На его дикции алкоголь почти не сказался.
– Да я почти не пью, – отмахиваюсь. Ещё не хватало сейчас перед ним выпендриваться.
– Кане-ечно, – протягивает он язвительно. – Тебе надо, чтоб голова была ясная. Спьяну-то труднее притворяться, что он тебе нравится. А не будешь ласковой, не будет тебе брюликов, – он делает шутливо угрожающий жест по типу «идёт коза рогатая» .
– «Брюлики» меня интересуют в последнюю очередь, – отвечаю сухо. Что возьмёшь с пьяного обиженного гея?
– Да, да, ты ж святая, – кивает он, расплёскивая пиво. – Все женщины замуж выходят ради денег, а ты, конечно, из жалости.
Вот идиот. Уйти, что ли, к Азамату? А то опять заеду Алтоше куда не надо.
– Пра-ально, беги ему пожалуйся на меня, – усмехается этот гад. – Один друг у него был, так тебе вот надо было нас поссорить!
– Да уж ты друг, – говорю. – При каждом удобном случае опускаешь его прилюдно, чтоб не забыл ни в коем случае, какое с ним несчастье случилось. В кои-то веки он кому-то понравился, так тебе надо обязательно всё испортить. Хорошенькая дружба!
Он с грохотом ставит кружку на стол.
– Я, между прочим, единственный, кто с ним остался!
– То есть все прочие совсем помёт?
– Я ещё посмотрел бы, осталась бы ты или нет, – кривится он.
И что это должно значить?
– Я уже осталась, если ты забыл.
– Ха! – он окидывается на спинку стула. – Если б дело было в одной только роже, много кто бы остался. Но ты же самого интересного не знаешь.
Ага, расскажи мне, что у него и на груди шрамы есть. Я умру.
– Чего же?
– Не-ет, я тебе не скажу, – он явно забавляется, что знает что-то, чего я не знаю. Может, мне всё-таки слинять и не тешить его самомнение? Жаль, Эцаган задрых. А то мог бы отвлечь.
Алтонгирел осушает кружку и требует ещё. Потом пронизывает меня расчётливым взглядом, насколько ему удаётся его сфокусировать.
– Или сказать, – размышляет он вслух. Ну, нет, просить не буду, и не надейся. – Вот заодно и посмотрим, насколько ты в нём заинтересована.
Пожимаю плечами. Смотри, что хочешь. Мне бояться нечего.
– Его изгнали с Муданга, – внезапно очень чётко говорит Алтонгирел. – Он вне закона. И никогда не сможет туда вернуться.
Я, наверное, всё-таки слегка под мухой, потому что после этих слов начинаю ждать, что вот сейчас меня окатит, как холодной водой, осознанием, а оно всё не окатывает. Я так увлекаюсь собственными ощущениями, что напрочь забываю как-то осмыслить сказанное. Ну изгнали. Небось, тоже за лицо. Ну не может вернуться. Не очень-то и хотелось. Хотя ему, наверное, хочется. Завод там хотел построить, помню. Фотографии в иллюминаторе помню. Ностальгия, наверное. Бедный. У пафосных мужиков всегда ностальгия. А мне вот непонятно, ну было одно место, стало другое... Ну ничего, я ему сплету гизик, он порадуется, и всё будет хорошо.
Сквозь сонное сознание слышу голос Алтонгирела:
– Что, охотница за капиталом, поняла, во что вляпалась? Нужны тебе деньги, добытые грязными руками? Уродство ты терпишь, а как насчёт того, что Совет Старейшин не допускает его на родную планету? Или ты за деньги с любым уголовником трахаться готова?!
Я даже не заметила, как он встал и навис надо мной через стол. Глаза горят, на губах пена. Думаешь, напугал? Думаешь, я тебе спущу такие слова о моём муже?
Встаю, забираюсь на стул, если уж у нас тут конкурс, кто выше.
– Ты кусок дерьма! – объявляю звонко. – Всё никак не переживёшь, что он тебе не дал пятнадцать лет назад, а потом тебе самому противно стало! А теперь появляюсь я, и оказывается, что шрамы – не помеха для любви. Вот ты и убедил себя, что это у меня не любовь, а корысть. Тогда ты вроде как не виноват, что прикоснуться к нему брезгуешь, ведь все брезгуют, значит, ты не хуже всех! Ты его хочешь, а не можешь, а я могу, вот и всё тут!
В этот момент на стол между нами ставят новую кружку пива, и с моей лёгкой ноги её содержимое немедленно окатывает Алтонгирела целиком.
Домой на корабль народ возвращается довольно понуро. Моё сольное выступление не прошло незамеченным, и многие, похоже, разделяют моё мнение насчёт мотивов духовника. Однако на меня никто не смотрит.
Азамат, как выяснилось, не просто пошёл воздухом дышать, а прогулялся до самого корабля, да так там и остался. Видно не очень-то ему на самом деле было весело провожать уволенных. Или Алтонгирела. Или этот гад и капитану что-нибудь приятное сказал. Небось, про меня напоследок проникновенную речь толкнул.
