По лицу дорогого супруга понимаю, что, может быть, смогу его убедить в своей правоте через пару лет, если он освоит хотя бы школьный курс анатомии. Чёртовы дикари.
– Ладно, – говорю. – Против крема никаких предрассудков нет?
Пожимает плечами.
– Не знаю уж, что им можно сделать, но если ты хочешь, то я попробую.
– Азамат, из нас двоих тебя больше волнует твоя внешность, – сообщаю я, выдавливая мазь на пальцы. Встаю на колени на кровати рядом с ним и принимаюсь втирать – начинаю с лица. Он отстраняется.
– Лиза, да ладно, я сам, чего ты...
– Того, что просто намазать мало, надо втирать, а я что-то не чувствую в тебе энтузиазма для этого. Потерпи уж, голову не откручу.
– Но тебе же неприятно...
– Мне что-то кажется, что тебе самому гораздо неприятнее, – хмыкаю. – А я привычная, у меня работа такая. Ладно, на вот, пока я тут занята, втирай в ладони.
Азамат смиряется и покорно позволяет мне разобраться с его физиономией и шеей, а сам тем временем честно трёт руки.
– Дай хоть посмотреть, может, там впиталось, – говорит через некоторое время.
– А ты что, не чувствуешь?
– Ты думаешь, этими шкварками что-то можно почувствовать? – кривится он. Ох ну нифига себе...
Беру одну его руку, провожу по ладони.
– Чувствуешь меня?
– Ну, если специально об этом думаю, то да.
Н-да, с их регенерацией можно считать, что этим шрамам все тридцать лет, заживает-то всё в два-три раза быстрее, уже даже болевых ощущений не осталось, как окаменели.
– Тем более надо мазать, – говорю. – Тебе же так неудобно!
Он смеётся, дескать, неудобство – последняя из его проблем. Ну-ну. Руки вообще выглядят страшновато: вся ладонь искорёжена, пальцы неровные.
– Можно спросить, что с тобой случилось? – говорю осторожно и быстро добавляю: – Если не хочешь, можешь не отвечать.
Пожимает плечами, дескать, почему нет.
– Граната в руках рванула. Малого радиуса, а то бы не выжил, но...
Да уж, удивительно, как выжил-то. Сжимаю его ладонь крепко в знак сочувствия.
– Я сделаю всё, что могу, – говорю убедительно. – А теперь давай снимай свитер.
Как я и ожидала, это не так просто. Тут вам и ужас в глазах, и кровь к лицу приливает, и всякое бормотание про то, что он обойдётся, да это не важно, он сам, и вообще под одеждой не видно...
– Азамат, – говорю серьёзно. – Давай-ка по-хорошему, а то я тебя усыплю и всё равно сделаю по-своему.
Идея разделить судьбу Алтонгирела ему не шибко нравится, так что он всё-таки неохотно, медленно стаскивает свитер.
Боже, что там творится. Вся грудь разворочена – ну, этого я ожидала. Но оно всё воспалённое, шелушится... мать моя женщина.
– Тебе, – говорю, – точно не больно?
Азамат, отвернувшись как можно дальше в сторону, цедит сквозь зубы:
– Нет.
– И давно покраснение?
Не могло же у него пятнадцать лет воспаление не прекращаться!
– Пару недель... это периодически случается.
В этот момент пищит анализатор, и мы оба подскакиваем. Тест отрицателен на все венерические, зато кровь радостно рассказывает мне всё про воспаление на груди. Наконец-то нашёлся благодарный слушатель!
Ладно, цикатравин бактерицидный, хотя антибиотиков кто-то сейчас получит прямо внутривенно.
Азамат настолько удивляется тому, что я его снова колю, что даже поворачивается.
– Зачем?..
– Маленькие гады жрут тебя изнутри, – говорю доходчиво. – Их надо отравить.
Он так бледнеет, что мне становится смешно. Слегка обнимаю его за плечо, целую в нос и в висок.
– Не бойся, – говорю, – я с ними справлюсь. Только пожалуйста, пожалуйста всегда говори мне, если с тобой что-то не так.
Он кивает, и я перехожу к лечению. Похоже, сюда-то и пришёлся основной удар от взрыва, а то, что на лице – это уже периферия. Мой аппаратик для просвечивания нутра показывает, что все рёбра срослись, хотя и криво. Вообще, похоже, регенерация у этих ребят идёт быстро, но как попало. Может быть, при более медленном зарастании шрамы были бы меньше. Но тогда бы он не выжил, наверное.
Измазав его всего в креме, заматываю эластичным бинтом, чтобы одежду не испачкать.
– Ну вот, – говорю. – Если ты больше ничего не скрываешь, на сегодня всё.
– На сегодня? – моргает он, одеваясь.
– Ну да. Хотя я тебя вечером ещё раз уколю. А мазаться будем каждый день.
– Но это же столько труда... и твоего времени...
– Так ты мне за это платишь, забыл?
– Я тебе плачу, чтобы ты лечила ребят, если что слу...
– Ты мне платишь, чтобы все на борту были здоровы, – отрезаю я. – Включая тебя самого. Это написано в моём контракте, можешь пойти и посмотреть. Не говоря уже о том, что я гораздо охотнее потрачу своё время и силы на твоё здоровье, чем на что угодно ещё.
Азамат некоторое время впитывает мои слова, потом качает головой.
– У нас получается очень странная семья.
Я фыркаю.
– Да уж! Но ведь нам хорошо вместе, правда? – присаживаюсь к нему на коленку. Он поднимает брови, как будто не задумывался над этим под таким углом.
– За себя я уверен.
– За меня можешь быть тоже уверенным.
Сочувствие и умиротворение у меня, как всегда, синтезируются в либидо, а уж под взглядом Азаматовых узких чёрных глаз мне и вовсе не устоять. Ладно, может, у них полагается женщинам проявлять инициативу? Я этого не люблю, конечно, потому что не пококетничаешь, но что делать...
На поцелуй эта сволочь не отвечает. Я отстраняюсь, пытаясь понять, что ещё может быть не так. Он смотрит на меня всё с тем же трогательным обожанием, только мне это уже как-то не в кайф. Только я открываю рот высказаться в том смысле, что вышла замуж не за резиновую куклу, как он говорит:
– Вот интересно, на всякой рекламе земляне почему-то всегда целуются рот-в-рот. А что это значит?
Я роняю голову ему на плечо. Чёртовы. Дикари.
– Ну-у... это... определённая степень близости, что ли... Это, как бы, должно быть ясно из контекста, – хихикаю нервно. Ох и будут же у нас проблемы...
– Что ж, я постараюсь понять, – улыбается он. – Ты хотела по магазинам пройтись, так?
– Да-а, надо маме украшения отправить и лилии... – растерянно говорю я. А я-то думала, он прямо сейчас понимать будет...
