Наш пожилой сотрапезник возлежит, пожёвывая полоску сушёного мяса, разглядывает меня.
– Алтонгирел не сам догадался, – наконец изрекает он. – Земляне по чужой указке не женятся.
Я улыбаюсь, довольная, что хоть кто-то понимающий тут есть. Унгуц качает головой, бормочет:
– Ишь ты, какие нынче богам бормол угодны. То всё смирение да покорность, а тут нате вам, зверюшку дикую впустили. Перемены грядут, да-а...
Азамат неуверенно поглядывает на меня и пытается что-то возразить, но Старейшина отмахивается.
– Знаю всё, знаю, чужие люди, чужие мысли... Но нам за себя думать надо...
Он ещё что-то бухтит под нос, я ничего не разбираю, потом запускает руку в длинный карман штанов и достаёт резную фигурку – нераскрывшийся бутон какого-то диковинного цветка.
– На вот, – говорит, протягивая мне, – ты ведь это вчера не нашедши искала.
Я принимаю бутон двумя руками – этому жесту вежливости нас преподаватель в колледже обучил. Старейшина усмехается, а Азамат смотрит на меня растроганно, как будто понял обо мне что-то великое и прекрасное.
– Будет твоей бормол коллекции началом, – говорит Унгуц, поднимаясь в сидячее положение, скрещивает ноги и наклоняется над столом ко мне. Он довольно щупленький дедок, сидя даже не намного меня выше. Его сморщенное лицо обрамлено сахарно-белыми волосами и бородой, в которые кое-где вплетены серебристые шнурочки. – Бормол, – говорит он наставительно, – каждый у себя держит, в руки другому не даёт. Случись пожар в доме, бормол вынесешь, – он задумывается ненадолго, потом добавляет, – ну, можно муж вынесет. Другим не даришь, незнакомым не рассказываешь. Дома поставишь в только-ты-бываешь комнате. Вернёшь дарителю, – он наставительно поднимает палец, – страшнейшее оскорбление. Особенно от тебя: равно как боги отвернулись.
На этом он решает, что его миссия как наставника выполнена, и заваливается обратно на подушки, кивнув Азамату, чтобы налил ещё гармарры. Я рассматриваю бутон: он сделан невероятно изящно. Узкие лепестки скручены в спираль, листочки завёрнуты кудряшками. Прожилки на дереве проходят как раз так, что получаются прожилки на лепестках.
– Очень красиво, – говорю осторожно. – Спасибо вам большое.
Старейшина смеётся, а Азамат, улыбаясь, протягивает мне свеженаполненную пиалу.
– Чужаки по-муданжски говорят второй раз слышу, – говорит Старейшина Азамату, – но всё смешно.
– А вы ещё кого-то знаете, кто муданжский выучил? – спрашивает Азамат.
– Молодой был, на Гарнете работал, – пожимает плечами Унгуц, – там один восемь-языков-знал парень был. Наш язык от меня учил. Как-то имя-то его... Вайен-чин.
– Валентин? – ошеломлённо переспрашиваю я.
– Да-а, да-а, так, – кивает Старейшина.
– Это мой учитель, – говорю. Ибо вряд ли в мире есть два Валентина, знающих муданжский язык. Правда, насчёт восьми языков я про нашего препода не знаю, ну так я про него вообще почти ничего не знаю, если вдуматься.
– О! – хохочет Старейшина. – Боги мне задолжали!
И снова покатывается, чуть не давясь, выставляя напоказ полный рот крепких, здоровых, рыжеватых от курева зубов.
Мы с Азаматом весело переглядываемся: кажется, на сей раз он точно так же, как я, ничего не понимает.
– Почему Старейшины так странно говорят? – задаю давно мучащий меня вопрос. – Я легко понимаю, когда ты или Алтонгирел говорите по-муданжски, а эти совсем по-другому слова ставят...
– Это потому что всеобщий очень сильно на мозги садится, – говорит Азамат. – Считается, что у тех, кто его выучивает, личность меняется. На муданжском ведь всё главное в конце, и можно очень долго говорить, и в это время решать: сказать правду или нет, о будущем или о прошлом, согласиться или возразить... а во всеобщем с главного начинаешь, вот и получается, что думать надо очень быстро. Старейшинам же ничего быстро делать не пристало, поэтому у них речь очень правильная. А мы, наёмники, косноязычные.
– А разве ты не можешь говорить, как Старейшины? – спрашиваю. Как-то обидно думать, что Азамат по местным меркам косноязычен.
– Могу, конечно, – улыбается он. – Не зря же я книжник. Так и Старейшина Унгуц всеобщий знает, а говорит правильно.
Я чувствую, что краснею. Что-то я не сообразила, что раз он на Гарнете работал, то и на всеобщем понимать должен. Могла и подождать с идиотскими вопросами.
Унгуц, впрочем, смотрит на меня благодушно, потягивая свою гармарру.
– Азамат ведь у меня учился книжному делу, – спокойно говорит он на всеобщем, почти без акцента. – Я же его первым начал и всеобщему учить. Я бы предложил тебя поучить муданжскому, но думаю, Азамат и сам справится.
Азамат слегка кланяется, и я тоже. Старейшина снова долго смотрит на меня изучающим взглядом, потом вдруг говорит Азамату:
– Ты бы с ней на игры сходил, похвастался.
– А что, игры ещё идут? – оживляется Азамат.
– А как же! Конные уже прошли, а сейчас бои. После обеденного отдыха четверть будет. А завтра уже лучники... Сходил бы, о себе напомнил. Ты как Непобедимый в любое время в игру вступить можешь.
Азамат поворачивается ко мне, и я сразу понимаю, что он готов хоть сию секунду туда помчаться. Ещё бы, так страдал, что нет достойного противника...
– Ты не против, если мы после обеда... – начинает он, и мне даже смешно делается.
– Конечно сходим, можешь и не спрашивать, я знаю, что ты хотел на игры попасть.
Азамат целует меня в висок, а Старейшина только посмеивается, глядя на нас.
До начала четвертьфинала ещё три часа, так что мы отправляемся домой, чтобы пообедать и переодеться. Мне полагается нацепить что-нибудь подороже и покрасивее, а Азамату – спортивное. Унгуц проходится с нами до дома Старейшин, и я обнаруживаю очевидную практическую пользу от высокой стороны города: сзади в дом можно войти без лестницы, там порог вровень с землёй. Мы же идём дальше и по дороге заходим на тот рыночек, который обнаружили утром, закупаемся там ещё горой фруктов, чомой, сыром и тушкой ягнёнка, на которую я предпочитаю не смотреть, чтобы не портить себе аппетит. Я понимаю, конечно, что молодое мясо вкуснее, но...
Азамат весело насвистывает, подготавливая ножи для ошкуривания, и я решаю, что на кухне мне сейчас делать нечего, так что пока отправляюсь фотографировать сад для маменьки.
Сад у нас, по моим меркам, просто прекрасный: много тенистых деревьев, из них довольно большой процент со съедобными плодами, а под ногами плотная низкая травка, на которой можно посидеть и полежать. А главное – ничего не надо полоть! Хотя некоторые кустики я бы подстригла, да, особенно колючие.
В саду довольно зелено, потому что многие деревья тут явно не сбрасывают листву на зиму. Листья сплошь крупные, тёмные и блестящие, а под ними висят сморщенные прошлогодние плоды, которые никто не убрал. Многие деревья увиты какими-то дикими родственниками тыквы, ипомеей и ещё всякими лианами. У белых цветочков в траве длиннющие малиновые тычинки, как выставленный язык. В одном углу сада обнаруживаю сгущение белых цветочков, которые опознаю как дикий лук. Надо сказать Азамату, а то он его купил, а ведь есть свой...
