А что, если Хряк присвоил себе чужую личность? Сначала в Одессе предстал перед великим князем в образе купца первой гильдии Касьяна Костоглота, о котором с большим почтением отзывался градоначальник, а потом уж, никем не узнанный, прибыл в Санкт-Петербург по личному приглашению его императорского высочества для налаживания концессионного предприятия. А самого Костоглота убил, инсценировав его переезд в столицу… Возможно ли такое? Чтобы за все эти годы никто из прежних знакомых влиятельного коммерсанта, бывшего члена Одесского коммерческого суда, не столкнулся с самозванцем и не обнаружил подмены? А может, кто-то и сталкивался… И встречи эти заканчивались для них подобно тому, как завершилось свидание с Хряком для его бывшего подельника Куля.
Ардов вздохнул. Он сидел за столом и вращал маленький рычажок шкатулки немногим больше спичечного коробка, придвинув ее к уху. Из шкатулки доносился грустный вальс Ланнера «Schonbrunner». В кулачок стоявшего на столе маленького буддистского монаха, вырезанного из кипариса, была вставлена палочка, дымок от которой окутывал Илью Алексеевича ароматом сандала и амбры. Он огляделся. Обитатели полицейского участка уже успели привыкнуть к странностям нового коллеги, поэтому делали вид, что не замечают ни дыма над столом, ни странных звуков. Ардов отложил аристончик и принялся ворошить бумаги, изображая, будто наводит порядок на столе.
Версия с подменой личности Костоглота выглядела, конечно, фантастично. Хотя бы потому, что назначение на столь деликатный пост, вокруг которого, судя по всему, завязались узлы интересов многих весьма высоких персон, не могло состояться без тщательной проверки департаментом его превосходительства господина Райзнера – его люди должны были изведать все вдоль и поперек, прежде чем допустить нового человека на такой уровень.
«О господи! – Ардов вздрогнул от ужасной мысли. – Не сам ли Райзнер и организовал прикрытие лже-Костоглоту, вводя его в круг столичной элиты?»
От этой мысли Илью Алексеевича бросило в жар, он опять схватил аристончик и принялся вертеть ручку в ускоренном темпе.
«Не этим ли объясняется беспокойство, проявляемое обер-полицмейстером в связи с невесть откуда взявшейся головой хряка? Кто-то прознал про тёмное прошлое уважаемого господина и решил таким образом начать шантаж?»
Ардов встал и направился по коридору к кабинету участкового пристава.
«Если правда о Костоглоте всплывет, то, надо полагать, не поздоровится и всесильному начальнику столичной полиции, который не сумел уберечь от лишнего внимания деятельность общества «Златоустовская железная дорога», которое, судя по всему, имеет существенное значение для благосостояния некоторых обитателей высших сфер…»
– Зачем? – спросил майор Троекрутов, выслушав просьбу Ардова направить телеграмму одесскому градоначальнику генерал-лейтенанту Зеленому с просьбой прислать фотографию коммерции советника Касьяна Костоглота, выбывшего в столицу три года назад. – Какое отношение имеет этот господин к вашему каторжанину, прибитому шаром?
– Пока нет возможности утверждать со всей определенностью, но, возможно, под видом господина Костоглота действует опасный мошенник.
– Да вы что?! – от неожиданности Троекрутов встал.
Вид у него был растерянный, если не сказать испуганный. По опыту пристав хорошо знал, что в дела высших кругов лучше не влезать: кто там с кем что не поделил, кто кого опекает и чьи силы в какой момент имеют превосходство – разобраться простому человеку не было решительно никакой возможности. Торжество справедливости обитателей этих эмпирей заботит в последнюю очередь, так что даже законные результаты расследований легко могут пасть под ударом гораздо более сильного снаряда, именуемого у них загадочным понятием «целесообразность», смысл которого Троекрутов не до конца понимал, поскольку всякий раз под этим словом высокие лица понимали разные вещи.
– Пока не будет поручения из управления, такой запрос считаю нецелесообразным, – заявил пристав и поспешил выйти из кабинета, поскрипывая новенькими сапогами.
Ардов пустился вдогонку по коридору.
– Евсей Макарыч, мы не будем предпринимать никаких действий! – торопливо излагал резоны Илья Алексеевич. – Просто запросим изображение под формальным предлогом – скажем, для составления альбома почетных жителей Одессы…
– Не порите чушь, Ардов! – Троекрутов резко развернулся. – Какого альбома?!
– Виноват… – Чин сыскного отделения потупился. – Но если мои подозрения оправдаются, господин обер-полицмейстер будет весьма благодарен за открытие. И это еще мягко сказано, – сказал он со значением.
Илья Алексеевич беззастенчиво блефовал, рассчитывая разбередить в приставе страсть тщеславия, сидящую, как известно, во всяком чиновнике. Троекрутов задумался. Об особых связях своего подчиненного с главой столичной полиции он был вполне осведомлен. Стало быть, допустить, что Ардову известны некоторые обстоятельства, сокрытые от общих взоров, было позволительно. Если сыщик не провалит дело, то назваться его возглавителем будет весьма кстати. Такое положение запросто может обернуться благодарностью или, чего лучше, орденом за беспорочную службу из рук обер-полицмейстера. А если провалит? Пристав почесал затылок.
– Нет, Илья Алексеевич. Без высшего соизволения допустить самоуправства не могу. Вы хотите бросить тень на уважаемого человека! А полиция существует как раз наоборот – чтобы оберегать покой добропорядочных граждан.
Отказ дался Евсею Макаровичу тяжело, но чиновничий инстинкт взял свое.
– И послушайте моего совета, – добавил он по-отечески, заметив, как сник Илья Алексеевич, – выбросьте эти вредные подозрения из головы. Зачем они вам? Дело-то – на понюшку! Пришел ваш каторжанин в бильярдную, напился, полез в заворошку
[43], на улице его догнали да и влепили по лбу для науки. Ну, переборщили… Конечно, преступление! Но ухлопали-то дрянь-человечишку, о нем никто добрым словом-то и не вспомнит. Воля ваша, Ардов, а только я бы глубоко здесь не копал – не для чего.
Глава 14. «Стог сена»
На Невском Ардов угодил в похоронную процессию и до самой Армянской церкви был вынужден какое-то время двигаться вместе с безутешными родственниками за гробом, лежавшим на колеснице с парчовым балдахином и лампадами. Шестерку лошадей, покрытых белыми сетками с серебряными кистями, вела под уздцы пара одетых во все белое горюнов
[44] с нарядными фонарями-факелами, а еще один, с черной повязкой на глазу, шел сзади и разбрасывал ветки. Оркестр исполнял грустную песню.
Неспешная процессия помогла Илье Алексеевичу собраться с мыслями. На какое-то мгновение он представил самого себя в гробу под парчовым балдахином. Кто же будет идти за колесницей? Конечно, Баратовы – Шура и Анастасия Аркадьевна… Возможно, репортер Чептокральский. Кто-нибудь из участка? Жарков, Свинцов, Спасский… Спасский, возможно, будет плакать… Пожалуй, Африканов с Пилипченко… Наверное, пойдет и Облаухов… Господин пристав? Надо полагать… Не исключено, что за компанию увяжется и Оскар Вильгельмович… Ардов с особой остротой вдруг осознал, что все его родственники сегодня – третий участок Спасской части. Его семья. Он почувствовал теплоту и благодарность. И еще ему до ужаса захотелось, чтобы за гробом шла Варвара Андреевна. Чтобы ее лицо было мокрым от слез. И чтобы остальные смотрели на нее с сочувствием и уважением к тому чувству, в котором она так и не успела признаться покойнику…
