– Уж очень услужливо разложила перед вами эти улики чья-то старательная рука.
Ардов боролся с желанием достать пилюльку из колбочки под левой манжетой, чтобы прибить отвратительный вкус прогорклого молока во рту.
– Посудите сами, – вкрадчиво продолжил сановник. – Кто-то убивает каторжанина Куля и забрасывает Костоглоту в кабинет голову хряка, чем наталкивает нас на мысль о преступном прошлом коммерции советника. На следующий день его табакерка оказывается в кабинете убитого коллежского асессора. Справились ли вы, где находился Касьян Демьяныч в момент предполагаемой смерти Остроцкого?
– Завтракал у себя дома, – угрюмо доложил сыщик, не очень-то доверяя показаниям прислуги, которые по его просьбе взял полицейский чиновник Пилипченко. Да и в этого каторжника Куля Костоглот вполне мог садануть шаром в полночь второго дня – на это время алиби у него нет, был в «Пяти шарахъ». Но Ардов промолчал. Он не столько понял, сколько почувствовал, что некоторые другие имевшиеся в его голове еще непричесанные факты и мысли по делу вполне допускали взгляд на вещи, который предлагал Райзнер.
– Ну вот видите, Илья Алексеевич… От него хотят чего-то добиться! А он – кремень! Не сдается. Семьи, близких нет, ухватить не за что, вот и решили представить достойного человека исчадием ада. Что и говорить, действуют дерзко, с фантазией… Но и вам, мой друг, не следует становиться инструментом в руках преступников – будьте бесстрастным, не позволяйте чувствам вести вас по ложному следу.
– Кто же завел такую дерзкую игру?
– А вот это, мой дорогой друг, нам и предстоит выяснить…
Глава 18. «Дуплет»
В участке Ардов застал бушевавшего купца второй гильдии Трепахина, поставлявшего сукно по казенным заказам. Трепахин требовал арестовать молодого человека в бархатной курточке с бантом, который сидел тут же, затравленно озираясь по сторонам одним глазом. Второй его глаз затек по причине грубого обращения околоточного надзирателя. Несмотря на испорченную внешность, лицо юноши все еще сохраняло приятные черты, а сам он вызывал жалость видом беззащитной покорности.
Со слов фабриканта выходило, что молодой человек является мошенником и требует погашения фальшивого векселя на тысячу рублей. Вексель был тут же – его вертел в руках старший помощник пристава фон Штайндлер.
– Так это не ваш вексель? – уточнил Оскар Вильгельмович.
– Еще чего! – воскликнул Трепахин.
– А подпись чья же?
Фабрикант запнулся. Старший помощник показал ему гербовую бумагу, словно напоминая, что там имеется автограф векселедателя.
– Подпись как будто моя… – согласился купец.
– Как же, позвольте спросить, вы говорите, что вексель не ваш, если сами же его и подписали?
Трепахин почесал затылок.
– Подпись моя, но этого бланка я не подписывал! – отрезал он. – Тысяча рублей! Мыслимое ли дело?
– Стало быть, подпись поддельная? – предположил старший помощник.
– Это уж как вам угодно, ваше благородие. А только прошу учинить расследование и арестовать этого субчика! – указал на юношу с подбитым глазом возмущенный торговец.
Оскар Вильгельмович зевнул. Дело требовало досконального восстановления всех обстоятельств подписания и определения круга лиц, имевших до этого касательство. Перспектива такого разбирательства навеяла на чиновника тоску. Гораздо разумнее было выбрать нарушителя закона из двух присутствующих. Такой подход сулил не только быстрое решение дела, но еще и некоторое анкуражирование
[47] от того, кого выберут невиновным.
Фон Штайндлер заглянул в паспорт задержанного господина и обратился к Трепахину:
– Где и когда господин Юнгерт предъявил вам этот вексель к возмещению?
– Вчера в парикмахерской на Михайловской площади. Без четверти час пополудни.
– Неправда!
Это прозвучал голос Ардова. Присутствующие обратили взоры на чиновника сыскного отделения.
– Я был вчера на Михайловской площади в указанное время, – пояснил он. – Парикмахерская была пуста. Этот молодой человек стоял у входа и зазывал клиентов скоморошьими присказками не самого высокого пошиба.
Илья Алексеевич указал на господина с заплывшим глазом и обернулся к Трепахину:
– Вас там не было.
Фон Штайндлер перевел взгляд на купца, который пошел пятнами и занервничал видимым образом.
– То есть… Не совсем так, – забормотал Трепахин. – Это вы верно… Вексель мне показал другой человек… Подсел утром в «Аркадии». Он велел принести деньги сегодня к трем часам в цирюльню, где я смог бы обменять их на вексель у этого господина… Я подумал, раз вексель будет у него, стало быть…
– Постойте, так вы цирюльник? – наконец сообразил фон Штайндлер, обернувшись к задержанному. Тот кивнул.
– Так точно, – бодро отозвался Свинцов, ставивший себе в заслугу доставку несчастного в участок по требованию Трепахина. – «Лечим вшивых, стрижем лысых и плешивых!»
Старший помощник сузил глаза и обратил взор к Трепахину:
– Вы хотите сказать, что владельцем векселя на тысячу рублей оказался обыкновенный брадобрей?
– Ну, не в полном смысле… – промычал купец, явно растерявший обличительный пыл.
– Откуда у вас этот вексель? – строго спросил фон Штайндлер задержанного.
– Нашел за тумбочкой, – шмыгнув носом, с готовностью сообщил юноша. – Хотел вернуть господину купцу. Месяц назад, на Симеона Столпника
[48], они изволили в нашем заведении поправлять куафюру
[49]. И познакомились с господином, который в это же время у нас пиявками одалживались. Ему-то вексель и подписали.
– Было дело? – Оскар Вильгельмович решил всем видом показывать строгость и беспристрастность.
Трепахин задумался.
– Пиявками? Это Юрловский был! У него брал, не отрицаю. Но только я ему на двести рублей подписывал! И получил двести. А эту бумагу я в глаза не видел!
– Вы выпимши были… – осторожно заметил молодой человек. – Как и ваш заимодавец. В лавку меня посылали… Изволили песни петь…
– Кто таков этот Юрловский?
– А бог его знает, – беспечно отозвался Трепахин, – я с ним там же, в цирюльне этой, в знакомство-то и вступил.
– Что ж ты этому Юрловскому вексель не вернул? – встрял в расследование околоточный надзиратель, тряхнув юношу за плечо.
– Я подумал, кто первый зайдет – тому и отдам. Наше дело маленькое – «бреем, стрижем бобриком-ежом», а что там промеж собой господа негоцианты изволят обстряпывать – не нашего ума дело.
