– Так, значит, просто хотел вернуть вексель? – уточнил фон Штайндлер, с тоской понимая, что из-за сыскного чина, невесть зачем болтавшегося вчера без четверти час по Михайловской площади, дело рассыпалось прямо на глазах.
Еще не веря в свое спасение, Юнгерт осторожно кивнул.
– В этом намерении вины нет, – резюмировал Ардов. – Верно, Оскар Вильгельмович?
Фон Штайндлер вздохнул. По всему выходило, что юношу надлежало отпустить. Судить цирюльника, пытавшегося выудить у купца тысячу по векселю, – курам на смех. Он протянул паспорт.
Ардов проводил молодого человека взглядом, отметив про себя живой умный взгляд, который явно не сходился с пошлым стишком про пиявок. По всем признакам купец Трепахин едва не сделался жертвой «дуплета». Так назывался вексель, заранее подготовленный к делу мошенниками. Для изготовления такого векселя криминальный мастер аккуратно вырезал с недорогого бланка штемпель вместе с рамкой и при помощи яичного желтка наклеивал на бумагу со значительно превосходящим номиналом. После просушки под прессом заметить такую наклейку на векселе очень затруднительно. Неудивительно, что Трепахин без сомнений подмахнул двухсотрублевый бланк, не подозревая, что после аккуратного удаления наклейки посредством теплой воды в руках у векселедержателя оказалось тысячерублевое обязательство с собственноручной подписью фабриканта.
Был ли этот симпатичный юноша замешан в мошенничестве с «дуплетом»? Скорее всего, да, вынужден был признаться сам себе Ардов. Вероятно, его привлек какой-нибудь валет червонный
[50] на роль «колокольчика»
[51] с перспективою постепенного вхождения в криминальное дело на более серьезных ролях.
Еще поступая на службу, Илья Алексеевич дал себе зарок, что на новом поприще будет стараться не заглушить в себе чувство милосердия и гуманизма. Он был убежден, что каторга никак не служит делу исправления человека, а только наоборот – развивает и укрепляет его дурные наклонности. А потому чин сыскного отделения взял за правило при любой возможности давать оступившемуся человеку шанс вернуться на добропорядочный путь жизни.
Ардов был поклонником блиставших в ту пору звезд адвокатуры – Урусова, Карабчевского, Спасовича. На судебных процессах они никогда не умаляли значения совершенного подсудимым злодеяния, но всегда с особым тщанием стремились исследовать личность обвиняемого, понять, подходит ли содеянное им под то определение закона, на котором настаивал обвинитель. «Выше совести нет силы в мире», – говорил адвокат князь Урусов, и Ардов взял себе эти слова тайным девизом. Особым умением будить чувство сострадания к оступившимся обладал Федор Никифорович Плевако. Его мягкий, деликатный голос частенько звучал в голове Ильи Алексеевича: «Нас воспитывают с пеленок в понятии добра, нас блюдут свободные от повседневного труда зоркие очи родителей, к нам приставлены пестуны. Вся наша жизненная дорога, несмотря на запас сил и умение различать вещи, обставлена барьерами за счет нашего достатка, благодаря которым мы и сонные не свалимся в пучину и рассеянные идем автоматически по прямой и торной дороге. А у них не то. Обессиленные физическим трудом, с обмершими от бездействия духовными силами, они тем не менее сами должны искать путь и находить признаки правого и неправого направления. Справедливо ли требовать от них той выдержки, какую мы носим в наших грудях…»
Единственным видом преступления, который, по мнению Ардова, не заслуживал снисхождения, являлось умышленное убийство. Человек, решившийся лишить жизни другого, пересекал грань, за которой возможно было рассчитывать на его исправление. Илья Алексеевич не верил в изложенное в популярном романе Достоевского удивительное преображение убийцы и считал, что писатель попытался оживить голый концепт о возможности преображения под натиском чистой любви, но вышло неубедительно.
Глава 19. Допрос с колесом
– А, господин драматург!
Из задумчивого состояния чина сыскного отделения вывел голос артиста Лянина, подведенного к столу Облауховым. В руке Лянин держал повестку, которую Илья Алексеевич еще утром направил со Спасским в театр.
– Так это у вас ко мне вопросы?
Лянин старался держаться высокомерно, всем своим видом демонстрируя пренебрежение к собеседнику.
Представившись и предложив стул, Ардов, не рассусоливая, перешел к делу:
– Кто вам велел следить за Костоглотом?
– В каком смысле? – растерялся Лянин.
– Не валяйте дурака. Вас просила об этом Найденова?
– С какой стати?
– Вы были у «Пяти шаровъ» позавчера вечером?
– Я бы попросил вас… – скривился Лянин, но Ардов не обратил внимания.
– Припомните в деталях обстоятельства. Найденова была в клубе допоздна. Посетители разошлись. Она вышла одной из последних и села в карету Костоглота. Что было дальше?
Лянин демонстративно уставился в окно с оскорбленным видом.
– Потом вышел и сам Костоглот, – продолжил Илья Алексеевич. – Он был раздражен.
Лянин продолжал хранить молчание.
– Кто-то выходил вместе с ним?
Губы Лянина сложились в презрительную ухмылку.
– Возможно, вы видели этого человека?
Ардов выложил фотографию Хряка из уголовного дела. Артист бросил взгляд на изображение и тут же покрылся румянцем.
– Собираете данные о соперниках, господин надзиратель? Я вашим осведомителем выступать не намерен.
– Что вам известно об этом господине?
Лянин опять отвернулся к окну. В этот момент из коридора послышались глухие звуки ударов и сдавленный крик Спасского:
– За что, ваше благородие?
Артист вздрогнул и обернулся к двери, из-за которой донеслись вопли. Обеспокоенный фон Штайндлер выскочил в коридор проверить, что стряслось.
– Отвечай, гнида, на вопрос! Не то руку сломаю! – прогрохотал оттуда околоточный надзиратель Свинцов.
Опять послышались звуки ударов, какой-то шепот. Лянин обратил на Ардова испуганный взгляд. Чин сыскного отделения невозмутимо писал в протоколе.
– Все скажу! – опять раздался голос Спасского. – Только извольте без рукоприкладства!
Старший помощник пристава вернулся в зал, бросил на Ардова неодобрительный взгляд и уселся на место. Присутствующие в зале чины полиции переглядывались и прятали улыбки.
– Это господин Кулин, – проговорил Лянин, кивнув на предъявленную фотокарточку. – Таскался за Варварой всю последнюю неделю. Заваливал цветами и конфетами.
– Кем он вам представился?
Валентин одарил чина сыскного отделения полным презрения взглядом.
