– Папироской не одолжите, ваше степенство? – спросил жалкого вида морхотник
[54] Серафима Пипочку, который зябко кутался в шарф на углу Садовой и Вознесенского проспекта, посматривая в озаренные тусклым светом окна над мелочной лавкой в доме напротив.
Пипка протянул пачку «Бостанджогло», из которой обтрепыш, икнув, с благодарностью одолжился. В этот момент из подъезда незамеченными выскочили и тут же нырнули в подворотню две фигуры. Обернувшись, Серафим увидел лишь, как в окнах второго этажа погас свет.
Глава 23. Утро в участке
– И что оно здесь делает? – кипятился участковый пристав Троекрутов, тыча пальцем в колесо на столе Облаухова.
С утра Евсей Макарович задался целью навести порядок во вверенном участке, но с самого начала споткнулся на колесе, и дело забуксовало. Причем споткнулся в буквальном, самом прямом смысле слова – зацепился в коридоре и упал.
В приемной зале собрались чины полиции для проведения расследования обстоятельств. По версии чиновника Африканова, колесо было снято городовым Пампушко с экипажа извозчика Тимофея Горовцева в качестве вещественного доказательства. Он приставал к пассажирке с гнусными предложениями, а когда та пересела на другого извозчика, догнал и закидал грязью. Был осужден на три месяца.
– А колесо-то здесь при чем? – дослушав изложение дела, спросил пристав.
– Колесо, получается, ни при чем… – согласился Африканов.
Шептульский тем временем протиснулся к Ардову и принялся с воодушевлением докладывать:
– Илья Алексеевич, все разузнал.
Ардов слегка наклонился, чтобы не заставлять филера шептать слишком громко.
– Мать Найденовой была проституткой в публичном доме мадам Сапфировой на Сенной. Прибыла лет двадцать назад из Одессы. Умерла от чахотки вот уже как шесть лет. Дочь по стопам не пошла – поначалу мать не позволяла, а потом, после ее смерти, объявился богатый почитатель – снял ей квартиру, всячески поддерживает.
– Это не от Горовцева колесо, ваше высокоблагородие, – вступил со своей версией Пилипченко, вызвав на себя всеобщее внимание. – Горовцев известная пьянь, у него уж и билет давно отобрали. Это с Малкова переулка принесли.
– Зачем это еще? – сохраняя строгий вид, спросил Евсей Макарович.
– Дык там же в пятом доме притон обнаружили! По азартным играм. В 21-й квартире. Владельцем там писатель Делемент, ему арест денежным штрафом заменили. Уж он тут рыдал в три ручья, едва полы слезами не мыли! И водянка у него, и кровяной застой, и подагра не отпускает…
– Колесо при чем? – рявкнул пристав.
– Дык они колесом этим дверь, шельмы, подпирали.
– Они подпирали понятно зачем! – опять начал закипать Евсей Макарович. – Они от городового таились. А нам-то здесь оно за каким прахом сдалось? От кого ты, Пилипченко, подпираться решил в участке? Каких таких врагов ты здесь ждешь? Мы здесь что же, к осаде, по-твоему, готовимся?
– Найденову увезли в карете Костоглота? – наклонившись к Шептульскому тихо спросил Ардов о главном.
– Совершенно верно, – с удивлением подтвердил филер: провидческие способности молодого сыщика не переставали его поражать. – Но похищением я бы это не назвал, отъезд был похож скорее на побег.
– Вы проследили, куда ее отвезли?
– Виноват… – жалко улыбнулся Кузьма Гурьевич и принялся сгибать ноги таким образом, как будто срочно захотел в уборную.
– Что ж вы… – не удержался Илья Алексеевич от осуждения.
– Извозчик оказался кулемой
[55], – хотел было оправдаться филер, но сам же и бросил попытку за бесполезностью, – что уж тут объяснять.
Выразив вздохом сожаление, он аккуратно протиснулся за спинами и отправился в прозекторскую.
– Вспомнил! – воскликнул Свинцов. – Знаю я это колесо!
Троекрутов с готовностью развернулся к околоточному надзирателю.
– Третьего дня это было, на Гороховой. Лошадь извозчика Трылина свалила георгиевского кавалера Кучумова. Тот хлопнулся под пролетку, и ему этим вот колесом вот так вот по колено напрочь ногу и отхватило. Помню, у меня прям воздух внутри пропал, не мог толком в свисток дунуть. Хотел я беднягу в больницу снарядить, да только не понадобилось.
– Умер? – предположил пристав.
– Никак нет, ваше высокоблагородие. Нога приставная оказалась. Сама без ущерба отвалилась. Протез! Настоящую этот Кучумов в Маньчжурии оставил. Так он к нам в участок на одной и прискакал – у него из-за этого колеса застежки сломались. Господин старший помощник три рубля штрафа назначили.
– Кому?
– Трылину.
Пристав обернулся к фон Штайндлеру, тот с полной готовностью подтвердил факт назначения штрафа.
– Ну вот видите, – помолчав, сказал Евсей Макарович и, вполне удовлетворённый, отправился к себе в кабинет, поскрипывая в тишине сапогами.
Чины полиции с облегчением начали расходиться по местам, одобрительно похлопывая по плечу Свинцова, сумевшего этим невероятным повествованием умерить мятежный дух господина майора. Ардов преподнес Облаухову обещанную книжку Бантинга «Письмо о тучности», которую две ночи искал у себя дома, и проследовал в прозекторскую.
Заходя, сыщик столкнулся в дверях с Шептульским, который заталкивал за жакет моток веревки.
– Зачем вам веревка? – удивился Ардов.
– Это в некотором смысле реликвия… – пробормотал Кузьма Гурьевич, загадочно посмотрел куда-то вверх и прошмыгнул к выходу.
– Для амулетов, – не отрываясь от окуляра микроскопа пояснил Жарков, когда Илья Алексеевич поинтересовался, для чего он снабдил филера веревкой, на которой повесился коллежский асессор Остроцкий. – Помните брантовский рубль? Веревка удавленника – из этого же разряда. Верное средство сорвать банк! Не слыхали? Любой картежник это подтвердит.
– Разве Кузьма Гурьевич картежник?
– Никак нет, держится.
– Зачем же ему этот амулет?
– Наделять страждущих.
Выяснилось, что после каждого висельника, попавшего в третий участок Спасской части, Шептульский выменивает у Жаркова веревку, которую режет и продает картежникам по двадцать рублей за кусок, а то и дороже.
– Некоторые готовы за такой «амулет с гарантией» последнюю рубаху отдать. Друг к дружке у мошенников доверия нет, а вот веревка из полицейского участка – товар проверенный, тут уж насчет удавленника не сомневайся.
– Но ведь это же дикость.
– Конечно! А только за два метра такой веревки Кузьма Гурьевич сто рублей как пить дать выручит. А вот вы меня удивляете, Илья Алексеевич, – без всякой подготовки сменил тему Жарков. – Не понимаю, чего мы ждем. Нового убийства?
