Городовой Пампушко втолкнул в участок коренастого крючника
[77] в брезентовой куртке с обшитыми кумачом карманами.
– На Калашниковской пристани взял! – не без гордости объявил Пампушко.
– Муку спер? – весело поинтересовался Облаухов, обратив внимание, что грузчик был весь перепачкан мукой.
– Какой там, – отозвался Пампушко. – Баба как есть.
Оказалось, небывалое дело! Под видом грузчика Егора в артели на разгрузке работала баба! Крепкое телосложение позволяло ей таскать тяжести наравне с мужиками – брала за раз до семи пудов! Жила со всеми в общем бараке, делила стол и ночлег, и никто не догадывался о ее тайне.
– Зачем же ты в мужицкое вырядилась? – не без уважения поинтересовался Свинцов.
– Бабой я четыре рубля получу, а Егором за тот же труд – пятнадцать, – пояснила Ульяна.
Журчащая мутным ручьем бесконечная череда подобных дел совершенно, казалось, смыла собой воспоминания о трагедии сегодняшнего дня. Но это только на первый взгляд. Между дознаниями чины полиции нет-нет да и обменивались сожалениями об утрате такого необычного сыскного чиновника, который и проработал-то у них всего ничего, а память по себе оставил, как выходило, самую невероятную. Наиболее остро утрату переживал письмоводитель Спасский, который совершенно преклонялся перед гением Ардова и готов был служить ему в любом качестве, хоть бы даже и просто штиблеты чистить. Сейчас Андрей Андреевич тихо плакал за телеграфным аппаратом и отвергал всякие попытки чинов полиции как-то его успокоить. Вероятно, он провел бы в этих стенаниях всю ночь, если бы ближе к вечеру в участок с горящими глазами не ворвался возбужденный Жарков.
– Спасский, бросайте рыдать, есть дела поважней! – выкрикнул он и скрылся в прозекторской.
Сказано это было таким бодрым и даже победным тоном, что Андрей Андреевич тут же утер слезы и устремился следом за криминалистом. Туда же, в прозекторскую, направлялись и другие чины полиции, приглашенные Петром Павловичем по дороге.
Тем временем Касьян Демьянович Костоглот стремительной походкой двигался по темным переулкам «Вяземской лавры». От него исходили такие сильные эманации, что никто из местных стопщиков и прощелыг не осмелился подкатить к незнакомцу, чтобы попытаться взять на зыхер
[78] или попросту загрунтовать
[79].
Узнав, что Варвара Андреевна пропала из дома мадам Сапфировой, он, казалось, утратил последние остатки благоразумия и бросил всякую заботу об исходе дела, в которое угодил. Ему хотелось рвать на куски всякого, кто встанет на пути, но он плохо понимал, какие шаги следует предпринять, чтобы спасти Варвару. Еще день назад Касьяну Демьяновичу казалось, что он сумел обхитрить ополчившихся на него негодяев и получил шанс кончить дело в свою пользу, но сейчас чувство обреченности вынуждало его признать поражение и сдаться на милость победителя. Буйный нрав Костоглота никак не мог смириться с таким оборотом.
Попетляв между бараками, Касьян Демьянович наконец остановился перед обшарпанной дверью и, не таясь, властно саданул кулаком по облупленным доскам.
– Чего надо? – раздался сиплый голос.
– Пришел должок отдать.
Едва в проем просунулась бритая голова, Костоглот, крякнув, придавил ее дверью, навалившись всем телом. Как только он отпустил дверь, стремщик, застонав, упал на колени и обхватил голову руками. Пнув его, Костоглот ступил вглубь.
Сталкиваясь в коридоре с различными типами, коммерции советник, не раздумывая, обрушивал на них кулаки и молча заталкивал обратно в дыры, из которых они выползали. В одной из комнат он обнаружил тройку картежников: одному точным ударом своротил челюсть, второго ухватил за руку и с силой приложил о стену, а третьего, успевшего выхватить финку, на эту же финку и насадил.
– О, Касьян Демьяныч! – раздался вполне дружелюбный голос. – Так вот кто у нас шумит.
Костоглот обернулся и увидел Серафима Пипочку, возникшего из-за висевшей на стене холстины.
– А я уж думал, фараоны нагрянули, – улыбнулся клюквенник, обводя взглядом разбросанных по полу приятелей.
– Скажи своему хозяину, что я согласен.
– А вы приходите послезавтра на турнир, там все и обсудите, – предложил Пипка таким тоном, словно перед ним находился добрый приятель, заглянувший на чашку чая.
Глава 35. Казнь
К шести часам вечера воскресенья клуб «Пять шаровъ» был набит до отказа. Царила приподнятая атмосфера, стоял гам и дым коромыслом. Официанты в бескозырках и гюйсах на голой спине лавировали с подносами, играл специально приглашенный венгерский оркестр, на сцене под фигурой обнаженной нимфы с трубой зажигательно плясали девицы в сине-белых матросских костюмчиках с киями в руках.
Турнир уже начался. За столами разворачивались нешуточные баталии. Особое внимание собравшихся привлекал месье Гарнье – молодой француз с длинными вьющимися волосами и дартаньяновской бородкой. Он выделывал удивительные кренделя – казалось, шары под его воздействием теряют свои природные свойства и нарушают самые законы физики. Француз, судя по всему, не говорил по-русски, по крайней мере был молчалив и сосредоточен. Вокруг него мгновенно сформировалась группа поклонников, покоренных не только его безупречной игрой, но и особой элегантностью, мягкостью движений, каким-то внутренним благородством: в каждой партии он давал противнику шанс перехватить инициативу, как будто специально выводя шары на ударную позицию, но стоило оппоненту ошибиться – и месье Гарнье уже не оставлял шанса, заканчивая партию с неизменным триумфом.
Закончив танец, девушки с веселым визгом устремились за кулисы, а на авансцену выкатился артист Соломухин в пиратском костюме, с косынкой на голове – именно он был приглашен сегодня для конферанса. Судя по красному цвету лица и разболтанной пластике, он был уже изрядно подшофе.
– Господа, наш турнир в самом разгаре! Сегодня здесь собрались лучшие мастера карамболя не только нашего города, но и, с позволения сказать, всей империи! Прошу поприветствовать нашего московского гостя Елизара Краснова! – указал он на полноватого господина в бордовой жилетке за одним из столов, с которого ручьями стекал пот. Публика откликнулась одобрительными возгласами и аплодисментами.
Соломухин перечислил еще нескольких почетных участников из Нижнего Новгорода, Киева, Костромы, которые должны были указывать на масштаб соревнования. Каждое имя зрители встречали с хмельным восторгом, не очень-то интересуясь, за каким столом следует искать объявленного игорка. С особым нажимом ведущий упомянул французского гостя – его присутствие придавало турниру международный статус. Это известие вызвало дополнительный прилив чувств, а кто-то даже попытался затянуть «Карманьолу»
[80], но сбился на первой же строчке, дав петуха к всеобщему удовольствию.
