Утром 31 декабря я объявил Инне, что новогоднюю ночь проведу в пансионате. Она искренне обрадовалась, впрочем, тут же отпустив в мой адрес колкость насчет тягот службы.
Этот день прошел как обычно. Мы обедали, гуляли в парке, потом долго пили чай, обсуждая телевизионных звезд, устроивших по случаю праздника настоящее состязание в глупости и пошлости. Часов в 8 вечера мы снова вышли в парк.
Шел мелкий дождь, было тепло и сыро. В последнее время московские зимы все чаще бывали мягкими и дождливыми, что приводило в негодование заядлых лыжников и прочих благополучных любителей зимних забав, а всяких там бомжей, дворовых пьяниц, в том числе меня, наоборот, радовало. Еврозима – это тоже европейская ценность, гарантирующая свободу от сковывающего все живое холода.
Я сказал об этом Инне. Она как-то странно – без тени улыбки, что в ее случае было действительно странно – посмотрела на меня и так же серьезно ответила:
– Свободу, говорите? А что с ней делать, с этой свободой, вы знаете? Очень немногие действительно хотят свободы, большинство ее боятся и потому ненавидят. А евро, как вы изволили выразиться, зима – так это действительно для бомжей. А вы разве бомж?
– По сути, да, – ответил я и, поощряемый вниманием Инны, выложил ей историю всей своей жизни, начиная примерно с учебы в школе и на филфаке и заканчивая нынешней работой в должности соглядатая.
– Да, интересно, – заметила опять же без тени улыбки Инна, когда я закончил. – Мне кажется, есть смысл продолжить рассказ о вашей жизни завтра.
– Нет, вы рассказали не все, – перебила она, заметив, что я хочу возразить. – Вернее, вы не все знаете о своей жизни, потому что она закончится еще нескоро. Вот и попробуем пофантазировать на эту тему вместе! На языке ученых это называется – моделировать. Обожаю это слово.
Вернувшись, мы увидели накрытый на две персоны стол и Веру, как две капли воды похожую на изображавшую праздничное настроение эсэсовку из «Семнадцати мгновений весны». Но, в отличие от той, из фильма, которая досиделась до того, что ее в конце концов пристрелили, наша унтершарфюрерша лязгающим голосом поздравила нас с наступающим праздником и удалилась в свою комнату.
Я посмотрел на стол повнимательнее: что-то показалось мне необычным. Спиртное! На столе стояли две бутылки со спиртным. Ballantines – явно для Инны, любительницы виски, на которую не распространялся сухой закон и литровая Smirnoff. Поскольку других гостей на празднике предусмотрено не было, то я решил, что водка – для меня.
– Никита Сергеевич передал через Веру, что в честь праздника объявляется послабление режима, – объяснила Инна.
– А почему же Вера сама мне об этом не сказала? – спросил я. – И сама, кстати, могла бы с нами посидеть. Все удобнее, чем через стенку подслушивать.
На этих словах я осекся. Потому что исполнял в сущности те же обязанности, что и Вера и шутить таким образом было с моей стороны верхом некорректности. К счастью, Инна никак не проехалась по поводу столь злостного нарушения шпионской этики – наверное, в честь праздника.
Что было дальше? Если честно, то праздничный вечер я помню смутно, а новогоднюю ночь не помню вообще. Я напился. Напился так, как не напивался вот уже много месяцев. От всей души надеюсь, что в ту ночь я не сделал и не сказал ничего непотребного, хотя наверняка бубнил какой-то бред, склонившись над салатом, потому что утром Инна, увидев мою перекошенную рожу, сказала тоном врача, разговаривающего с особо тупым пациентом:
– Ну-ну, Альберт Эдуардович, не стоит понапрасну напрягать и без того больную голову! Поверьте мне на слово: все было пристойно. Скажу больше: давненько я так не смеялась. А вы, оказывается, умеете быть остроумным!
Мне было нехорошо. Подташнивало, голова раскалывалась ровно пополам – аккурат по воображаемой линии, соединяющей середину лба с серединой затылка, причем чем ближе к затылку, тем тошнотворнее была боль. Но хуже всего были отвратительная внутренняя дрожь и немотивированная тревога, от которых были бессильны все антипохмельные средства вместе взятые.
Хорошо хотя бы, что утром я проснулся в своей комнате, а не за столом мордой в салате и не на прикроватном коврике у Инны. Пытаясь утешиться этой мыслью, я усилием воли собрал свой организм за вчерашним неубранным столом и приступил к завтраку. Завтракать после пьянки – это святое. Это, пожалуй, единственный принцип, которому я ни разу не изменил.
Для начала я оторвал от остывшей гусиной тушки ногу и положил в свою вчерашнюю тарелку. Ногу украсил яблоками, пропитавшимися гусиным жиром, потом, подумав, положил в тарелку слегка заветрившийся за ночь соленый помидор. За неимением водки налил полстакана виски и, стараясь выглядеть максимально естественно, приподнял стакан, сделав им в воздухе легкое движение в сторону хозяйки комнаты.
– С Новым годом, Инна Игоревна! Пусть он будет для вас удачным.
– Кушайте и пейте на здоровье, дорогой Алик, желаю и вам того же!
Виски вошел в меня с трудом, я чуть не поперхнулся. Быстро вернув на стол стакан я молниеносно пихнул в рот помидор, после чего принялся за гусиную ногу.
Мясо было жестковатым и ароматным – то есть настоящим. Я почти мгновенно (между еще двумя глотками виски) сожрал всю ногу и принялся с наслаждением грызть и обсасывать вкуснейшие, тонкие и плоские сделанные то ли из жесткого хряща, то ли из мягкой кости пластинки, с которыми обязательно имел дело каждый, кому хоть раз в жизни посчастливилось обгладывать гусиную ногу.
Еще через глоток жизнь наладилась почти окончательно, и, если не считать редких, все слабеющих уколов совести, чувствовал я себя все лучше. Инна тоже пила виски, закусывая свежей дыней – по ее убеждению, алкоголь вообще нужно пить исключительно под фрукты, которые способствуют его максимально приятному усвоению и практически полному выведению из организма.
– Ну, а теперь, дорогой Алик, – сказала она, с наслаждением закуривая сигарету и щурясь на меня сквозь самый вкусный первый дым, – самое время немного прогуляться. Ночью слегка подморозило, даже выпало некое подобие снега. Как вы смотрите на то, чтобы продышаться, а уже потом продолжить начатую беседу?
Смотрел я на это без особого восторга: на столе оставалась большая часть гуся и почти полбутылки виски, не говоря уже о пропитавшихся гусиным жиром кусочков яблок и айвы, хрустящих соленых, явно домашних огурчиках, не утративших за ночь скользкой свежести маринованных грибках, отварном говяжьем языке с хреном и прочих замечательных вещах.
Тем не менее, желание клиента – закон, а я был все-таки на работе. Поэтому пришлось изображать энтузиазм и с набитым ртом говорить, что «надо же, какое совпадение, вот как раз, в этот самый момент я думал предложить то же самое». Допив уже на ходу остававшийся в стакане виски и схватив со стола небольшую кисть винограда, я пошел к себе, чтобы одеться для прогулки.
Мой номер, находящийся через коридор, служил мне исключительно в качестве ночлежки. Кровать, тумбочка, кресло, полупустой шкаф для вещей и телевизор, который за год включался раз или два – вот и вся обстановка. Да, была еще чистая и удобная ванная комната, которую прислуга драила ежедневно, что мне особенно нравилось.
