По словам подполковника Сорокина, Тимура с его жутким подручным планировали повязать при выходе из подъезда, но я слегка нарушил план своей выходкой, ошеломившей даже группу захвата. Но то, что Аркашу могут застрелить в квартире, чекисты не учли – им почему-то казалось, что Тимур не захочет поднимать шум. Хотя какой там шум, когда стреляют с глушителем.
Вот, собственно, и вся история. А сейчас, сказал Сорокин, он отвезет меня домой и в течение месяца свяжется со мной по телефону на предмет получения материальной помощи.
– Подождите, а как же Инна Летрих? Она на самом деле погибла при пожаре? И охранница, как там ее… кажется, Вера? И зачем в Египет прилетала эта Анна из Америки? Неужели только затем чтобы угостить меня сигаретами и выпить со мной чашечку кофе?
– Извините, Альберт Эдуардович, но на эти вопросы я ответить не могу, – сказал подполковник. – Прошу понять меня правильно.
– А кто убил охранника на пляже?
– Думаю, его приставили следить за вами люди, с которыми контактировал покойный Бунин. Им было важно знать, с кем вы вступите в контакт, чтобы этот самый контакт вовремя пресечь. А убили его местные единомышленники вашего знакомого Никиты. Потому что сочли, что он охотится за теми же сведениями, которые так нужны им самим. Но, скорее всего, ваш пляжный знакомый имел задание сначала понаблюдать за вами, а потом устранить – как носителя опасной информации. Но вам повезло, его самого устранили раньше.
– Хорошо, но тогда хотя бы скажите: что это за чертовщина с направленными землетрясениями? Я на самом деле увез с собой за границу информацию о сверхоружии? Что это был за диск в обложке книги, которую у меня кто-то украл. Кстати, вы не знаете, кто именно?
– Дорогой Альберт Эдуардович, – с сочувствием сказал Сорокин, – никаких направленных землетрясений не существует. Да, отец гражданки Летрих действительно занимался этим вопросом, но эта тема – сродни проектам поворота сибирских рек эпохи сталинизма. Да, у Инны Игоревны действительно были отцовские записи, которые она использовала при подготовке цикла лекций, впоследствии проданных за рубеж. Там нет ничего секретного, уверяю вас.
– Но террористы, – тем же тоном продолжал подполковник, – большинство из которых имеют явно выраженную склонность к вещам вроде демонологии и прочего романтического бреда, посчитали, что содержимое тетрадей советского геолога может дать им в руки оружие невиданной силы. Вы ничего и никому не передавали, поскольку передавать было нечего. Диск был самой обыкновенной обманкой. Думаю, его украли друзья Никиты, устроившие взрыв и пожар, а поскольку ничего интересного на нем не было, то они решили устроить вам допрос с пристрастием. Вам повезло, ведь если бы на диске было записано нечто правдоподобное – например, какие-то формулы или координаты – вас бы сразу же убрали, не тратя времени на разговоры.
– Ладно, а кто такой этот Сергей, который возил меня на виллу и поил виски? Аркаша, то есть Бунин, сказал, что мне там подмешали психотропное средство, чтобы разговорить.
– Сергей – это наш зарубежный коллега, – нетерпеливо и явно закругляя разговор ответил Сорокин. – Никаких психотропных средств, Альберт Эдуардович. Вас просто использовали, уж извините за откровенность. Да и вы не возражали, разве нет? Могли бы сразу отказаться, но ведь не отказались, а? Захотелось заработать, это понятно. За это вас трудно винить, в такое время живем. Поэтому, как я уже говорил, постараемся хоть в какой-то мере компенсировать моральные издержки. Вы не возражаете, если я включу диктофон, и вы повторите все, что просила вас запомнить Инна Игоревна? Просто нам будет любопытно сравнить ваш рассказ с ее показаниями.
Конечно, я не возражал. Пусть используют еще раз, мне не привыкать. Я без запинки выдал ему всю эту ахинею с названиями кишлаков, ущелий, рек и долин – с координатами и привязкой к местным ориентирам.
– Однако! Хорошая у вас память, надо же… – задумчиво произнес подполковник, и по его тону я понял: что-то в произнесенном мною тексте его насторожило. – И кто бы мог подумать?
– Намекаете на мой возраст и пристрастие к выпивке? – с плохо скрытым вызовом спросил я.
– Намекаю на то, что всю жизнь, судя по всему, вы занимались не своим делом, – тем же отсутствующим тоном начал было Сорокин но, словно встряхнувшись, продолжил уже бодрым голосом:
– В общем, так, Альберт Эдуардович. Собирайтесь и поехали домой. От всей души советую вам поскорее забыть весь этот бред о руководимых… нет, направленных землетрясениях и о тех неприятных событиях, которые с вами произошли. Видите, я даже не беру от вас подписку о неразглашении, что говорит о том, что никакой секретной информацией вы не владеете. Только разрешите еще один вопрос: вспомните, пожалуйста, всех, кому вы проговаривали то, что запомнили по просьбе гражданки Летрих?
– Вам – раз, – начал перечислять я, – вашему американскому коллеге Сергею – кажется, два…Да, точно, я ему рассказал все, что знал. Из благодарности – он же меня все-таки спас тогда… Ну и Анне Сергеевне этой рассказывал – значит, всего троим. Да, точно, троим. Все. А эта самая Анна – она кто? За террористов или, наоборот, за наших?
– Извините, но к уже рассказанному ничего добавить я не могу, – твердо сказал Сорокин, поднимаясь со стула. – Не имею права. Нам пора, Альберт Эдуардович. Главный врач предоставил в наше распоряжение палату всего на несколько часов.
«Не имеешь права, как же», – думал я, с трудом вставляя забинтованную руку в рукав безнадежно испачканной куртки. – Просто не знаешь, что сказать, потому что сам ни черта не знаешь, вот что. Обвела вас всех Инна вокруг пальца, сделала как пацанов и, надеюсь, ушла живая и невредимая, да еще с деньгами».
Почему-то мысль о том, что Инна сумела обдурить целую кучу чекистов, террористов, цэрэушников и просто жадных недоумков и залечь на дно с неплохими бабками, доставляла мне огромное удовольствие. Что было довольно странно, принимая во внимание, что в списке жадных кретинов я находился на самом верху и по идее должен был бы чувствовать злость и обиду.
У больничных ворот нас ожидала неприметная серенькая иномарка с таким же сереньким водителем. Добирались мы довольно долго, а на Метромосту еще и попали в серьезную пробку. Ехали молча. В машине играло радио. Во всем мире шансоном называют что-то вроде городского романса и только у нас шансон – это песни, специально написанные для всякого отребья. Но в тот вечер они мне нравились, потому что каждая их них была обо мне.
Мы распрощались у подъезда. Подполковник Сорокин оставил мне бумажку с номерами телефонов и обещал позвонить насчет материальной помощи. Я подождал, пока красные габаритные фонари скроются из вида и, с облегчением закурив, пошел обратно на бульвар – в булочную, где много лет подряд покупал хлеб и толстые сладкие баранки к чаю.
В магазине было светло и чисто, и мне в голову пришло избитое сравнение насчет уютного светлого островка в море снега и замерзшей грязи. Купив пакет баранок и пачку лучшего крупнолистового чая, я пошел обратно к дому.
