– Европейский союз? Мне очень нравится, – мечтательно произносит она. – Особенно то, что если мне дают визу в Польшу, то я могу по этой визе съездить к дочке в Берлин. Польша – уже абсолютно европейская страна. Я все эти перемены собственными глазами наблюдаю, двенадцать лет уже так езжу. Взять хотя бы шмотки. Помню, поляки ходили одетые, как в Советском Союзе. Что попало на себя напялили и вперед. А сегодня? Женщины прям как из модного журнала. Даже мужчины за собой следить начинают. Я когда в ванных убираюсь, все чаще вижу специальную мужскую косметику.
Раньше у дочки в Берлине я поляка на улице сразу узнавала. Видно было, что это наш, с Востока. А сейчас, пока язык не услышу, не пойму. Вы выглядите лучше. И питаетесь лучше. В любой “Бедронке”оливковое масло продается. И итальянские сыры. И пармская ветчина. За покупками все в Польшу ездят, потому что у нас земля, может, и лучшая в Европе, зато простаивает. И вот сами скажите, Витольд, где здесь смысл? Украина могла бы быть житницей Европы. Наш чернозем можно ложкой есть, такой земли нигде в мире больше нет. И что? Кругом пустая стоит. Люди только и думают, как бы за границей заработать. Или даром получить, как при коммунистах привыкли. Мой суженый никаким евростандартам не соответствует. Крема в жизни не видел. Что я ни пришлю – все пропивает. Говорю: мы получили от колхоза полтора гектара. Возьми хоть кусочек, посади морковь, огурцы, помидоры. Кур пусти. Хоть что-то свое будет.
– А он что?
– Нет, говорит! Ему, видите ли, не хочется. К сожалению, весь наш народ как мы с мужем. Либо вкалывают, но за границей, как я. Либо сидят в своей деревне и палкой по дереву колотят: а вдруг груша упадет. Я молюсь, чтобы и к нам Евросоюз пришел. Чтобы сюда приехали голландцы, немцы, да пускай даже поляки, и нам землю вспахали. Снова будет колхоз, но на сей раз частный.
Начальник смены: Можете ехать
Сразу за нашим “пассатом” катится старенький запорожец, которому самое место в музее моторизации. Он выплевывает из себя черные облачка выхлопных газов. В запорожце дед и бабка, он в берете “с антенной”, она в платке.
– Мелкие перекупщики, – кривится Марек. – Два круга колбасы везут да упаковку йогуртов. Ну и, ясное дело, бак бензина. У него небось еще дополнительные емкости под крыльями. Заработают на этом злотых тридцать, но какая-никакая, а прибавка к пенсии есть.
Перед нам “гольф”, которому явно больше десяти лет. За рулем сидит бритый налысо юноша.
– О, это мой кореш. Вова, что везешь? – улыбается лысому Марек.
– А тебе какое дело? – спрашивает с восточнославянской певучестью Вова.
– Этот тоже спец по мелочи. – Марек мне подмигивает. – Они здесь все контрабандой возят колбасу и сыр. В каждой второй машине есть какой-нибудь тайник – в дверцах, в крыше, в полу. На нашу сторону они возят сигареты, а назад жрачку, потому что у них все дороже и хуже, чем у нас.
Мы проезжаем еще десять метров. Впереди уже маячит желто-голубой украинский флаг. Наконец мы доезжаем и до него.
– Сейчас начнется, редактор, гляди в оба, – говорит Марек, после чего широко улыбается, кричит таможеннику “Доброго дня!” и всовывает ему что-то в руку.
– Это была взятка? – спрашиваю я.
– Нееет, просто подарочек.
Оказалось, раздача подарков только начинается.
Со всеми пограничниками и таможенниками Марек на “ты”. Даже начальник смены приходит пожать ему руку.
– А это еще кто? – спрашивает он, показывая на меня пальцем.
– Приятель. Учится, – смеется Марек.
– Начальники самые хитрые, – говорит он мне чуть позже. – Сам в руку ничего не возьмет, у него для этого люди есть. И если что-то пойдет не так – а бывает, что из Киева приезжает инспекция, – то виноват тот, кто ниже званием.
И правда, после ухода начальника смены таможенники берут деньги совершенно открыто. Их не особо волнует, что люди вокруг все видят. Марек дает им по пачке скрученных в трубочку банкнот.
– Я мог бы дать им по одной банкноте в пятьдесят евро, но здесь опять психология важна. Если он получит несколько банкнот, у него будет ощущение, что он получил много. А если получит одну, то будет уже не так доволен.
– А за что ты им, собственно, платишь, если машина в порядке?
– То, что я въехал, это еще пустяки. Но они должны внести мою машину в систему: на машине приехал – на машине и выезжай. Если я выезжаю с Украины без машины, у них должно запищать в компьютере. Если возвращаюсь без машины, то должен предоставить свидетельство о продаже или кассации на территории Украины. Иначе они не могут меня выпустить.
– Выпустят?
– Будем возвращаться, вот и посмотришь, запищит ли у них компьютер.
Клиент: Брюссель нас всех с сумой пустит
В десяти с лишним километрах от границы в лесном кафе на берегу маленького озера нас уже ждет клиент. Его зовут Алеша, у него элегантная рубашка, часы дорогой фирмы и серебряный “лексус”. В наш “пассат” садится водитель, который повезет его дальше.
– Поедет до самой Одессы, – говорит на ломаном польском Алеша, вытаскивая деньги из кожаного портмоне. – Ну, парни, простите, посидеть с вами не смогу. Через час у меня въезжает следующая тачка, на втором переходе. Восемьдесят километров отсюда. Все, я полетел.
– Лети, Лешка, лети. Когда в следующий раз встретимся, может, вы уже в Евросоюзе будете, – смеется Марек.
– Да отвали ты с этим Евросоюзом, – морщится Леша. – Если, не дай бог, он когда-нибудь сюда доберется, то пошлины сравняются, и мы с тобой побираться пойдем! – бросает он и заводит мотор “лексуса”.
– Он, может, и пойдет, а я нет, – улыбается Марек.
Мы заканчиваем обед и собираемся в Польшу с Анджеем, приятелем Марека, который приехал специально за нами.
– Несколько лет назад я купил землю неподалеку от граничного перехода в Будомеже, – рассказывает Марек. – Полтора гектара, рядом с дорогой. Может, открою там магазин, может, кафе, а может, рынок. Евросоюз или не Евросоюз, а на границе человек всегда прокормить себя сумеет.
Границу мы переходим перед самым наступлением темноты. Отдаем паспорта в окошко. У меня снова сердце в горле, снова сигарета от сигареты.
Но молодая пограничница отпускает нас не моргнув глазом. Ничего не пищит.
Пенсионерка: Только бы умереть до Евросоюза
Валентина Каленникова стоит на маленьком рынке при выходе из пограничного перехода в Медыке, между зданием пиццерии и паркингом. В одной руке она держит две пачки недорогих сигарет Paramount, в другой – бутылку водки с заманчивым пшеничным колосом на этикетке и подстерегает клиентов.
– У меня хороший глаз на людей, – говорит Каленникова. – Мне уже почти восемьдесят, и я не смогу подбежать к машине так же быстро, как молодые. Но я как-то чую, кто будет покупать и где нужно встать. Кроме того, молодые девушки меня пропускают. Знают, что бабке уже нелегко целый день стоять. А я за это молюсь за них в церкви и свечки ставлю.
