Судья Бреннан четко говорит об опасности неясных законов и цитирует председателя Верховного суда Уоррена, подчеркивавшего, что «конституционное требование определенности нарушается уголовным законодательством, неспособным донести до человека среднего ума факт, что его поступок этим актом запрещен». Но Бреннан не упоминает антимонопольные законы, которые как раз на это не способны. Он утверждает: «Складывающаяся в этом случае неясность полностью недопустима не только потому, что она делает продажу книг опасной профессией, но и потому, что она допускает случайность и неустойчивость в законах». Он сожалеет о том, что суждения о непристойности сейчас принимаются отдельно для каждого случая. Он видит, что Верховный суд пытается «отразить законодательные попытки “передать местным судам, а в конечном счете Верховному суду, сложнейшую задачу выносить решения для каждого случая как в сфере уголовного, так и конституционного права”». Но он не упоминает сущий ад антимонопольных законов, зловещий монумент такому принципу принятия решений.
И все же в решении судьи Бреннана обнаруживается больше уважения к принципам и больше понимания того, что они за собой влекут, чем в решении большинства. Он говорит, что на основе решения большинства «трудно увидеть, как можно предвосхитить введенную на государственном уровне регламентацию нашего мышления. Если США, в целях сохранения или создания определенного морального фона, может предписывать, что гражданин не может читать или смотреть, тогда очевидно, что в тех же целях государство может заявить, что его граждане должны читать определенные книги и смотреть определенные фильмы».
Лучшее возражение снова сделано судьей Дугласом, который заканчивает свое решение словами: «Но наше общество, в отличие от большинства в мире, предполагает, что свобода и независимость образуют систему взглядов, которая превращает человека, а не государство, в хранителя своих вкусов, убеждений и идей. Такова философия Первой поправки; и именно это кредо отделяет нас от большинства других наций на земле».
Я согласна со всем, кроме того, что это не «кредо», а доказуемая, рациональная система убеждений.
В жизни нации закон играет ту же роль, что и мыслительный процесс в принятии решений в жизни человека. Индивид принимает решения, применяя свои исходные предпосылки к конкретному выбору, предпосылки, которые он может изменить, но редко это делает. Такие предпосылки в национальных законах устанавливаются доминирующей политической философией и вводятся в использование судами, чья задача – определить, как широкий принцип применяется к конкретному случаю; в этой задаче эквивалентом исходных предпосылок является прецедент, который может быть поставлен под сомнение, но это редко происходит.
Как плохо сформулированный закон может далеко зайти в роли прецедента, ужасающе демонстрирует решение большинства судей Верховного суда по другому делу из пятерки, «США против Орито». Участник дела – человек, обвиненный за транспортировку непристойных материалов через известного торгового перевозчика между штатами.
Дополнение, наделяющее конгресс властью регулировать торговлю между штатами, – одна из крупнейших ошибок в Конституции. Это дополнение больше, чем какое-либо другое, было трещиной в основании документа, клином этатизма, который позволял постепенно вводить государственный режим всеобщего благосостояния. Но я предполагаю, что авторы Конституции не могли себе представить, во что это выльется. Если при внесении дополнения в Конституцию одной из целей было способствовать торговле и предотвратить установление торговых барьеров между штатами, то на практике эта поправка привела к совершенно противоположному. Сейчас вас ожидают пятьдесят разных границ в пределах одной страны и множество таможенников, выискивающих в вашем багаже книги и журналы, разрешенные в одном штате и запрещенные в другом.
Верховный судья Бергер в своем решении, цитируя раннее решение, заявляет: «Мотив и цель регулирования торговли между штатами являются вопросами законотворчества, на который Конституция не накладывает никаких ограничений и над которым у судов нет контроля». Такое толкование означает, что законодательный процесс обладает абсолютной властью за рамками ограничений любого принципа, вне досягаемости какого-либо равновесия. Это возмутительный пример опускания контекста: Конституция в целом есть основной ограничитель государственной власти как в законотворчестве, так и в других сферах.
«Достаточно еще раз подтвердить, – говорит мистер Бергер, – хорошо устоявшийся принцип, что конгресс может навязывать соответствующие условия и требования тем, кто пользуется торговыми каналами между штатами, для недопущения того, чтобы эти каналы стали путями распространения зла, будь оно физической, моральной или экономической природы». И как если бы утверждению не хватило ясности, приводится сноска: «Конгресс, несомненно, может регулировать торговлю между штатами вплоть до запрета и наказания за ее использование как посредника для пропаганды аморальности, бесчестия или распространения любого вреда людям в других штатах». Аморальность, зло и вред – по какому стандарту?
Единственные права, которые оставляют за вами эти решения судов, – читать и смотреть то, что вы хотите, в своей комнате, но не за ее пределами, а также право думать, о чем вы пожелаете, только в чертогах своего разума. Но это право, которое не может запретить даже тоталитарная диктатура (вы вольны думать в Советской России, но не вольны действовать исходя из своих мыслей). И снова судья Дуглас – единственный голос отчаянного протеста: «Все наше конституционное наследие восстает при мысли о том, чтобы отдать государству власть контролировать наш разум».
Различие между консервативными и либеральными точками зрения во мнениях Верховного суда проявляется гораздо сильнее, чем в менее значительных публикациях или в сугубо политических дебатах. По своей задумке, Верховный суд должен стать и становится голосом философии.
Необходимость взаимодействовать с принципами делает членов Верховного суда архетипами идей двух политических лагерей, представителями которых они и являются. Они не выбирались как архетипы: в неопределенном, бесструктурном, противоречивом хаосе политических взглядов, расплывчато названных «консервативными» и «либеральными», невозможно выбрать сущностную характеристику или типичного представителя. И все же при чтении решений Верховного суда исходные предпосылки раскрываются с необычайно ясной точностью и, с учетом небольших различий и расхождений их последователей, воспринимаются как философские основания одного из политических лагерей. Практически это то же самое, как если бы мы воспринимали не философию антагонистов, а их ощущение жизни.
Предметом рассмотрения упомянутых пяти дел не была непристойность как таковая (она была периферийной и несущественной темой), а гораздо более глубокий вопрос: сексуальная составляющая человеческой жизни. Секс не является ни особым, ни сугубо физическим атрибутом человека: он предусматривает сложную интеграцию всех его основополагающих ценностей. Неудивительно, что на дела, связанные с сексом (даже в его самых уродливых проявлениях), будут влиять все философские науки. Мы видим влияние этики, эпистемологии, политики, эстетики (именно последняя и является жертвой сегодняшнего обсуждения). А как насчет основообразующей философской науки, метафизики? Именно она раскрывает – и объясняет – все внутренние противоречия политических лагерей. Их взгляды на человеческую природу и являются метафизическим вопросом.
