(Доминирование конкретных идей необязательно определяется количеством их последователей: оно может быть результатом согласия с ними большинства, или большей активности и настойчивости со стороны определенной фракции, или бездействия, то есть провала оппозиционных идей. Если страна свободная, то доминирование конкретных идей определяется сочетанием настойчивости и истины. В любом случае идеи и культура – продукты активной деятельности меньшинства. Кто входит в это меньшинство? Любой неравнодушный.)
Точно так же концепт ощущения жизни нации не означает того, что каждый участник его разделяет, а указывает на то, что подавляющее большинство по-разному разделяет его основы. В этом вопросе доминирование выражается количественно: в то время как большинству безразличны культурно-идеологические тенденции, никто из них не в состоянии уклониться от подсознательного вовлечения, порождающего индивидуальное ощущение жизни.
Ощущение жизни нации формируется каждым ранним впечатлением у ребенка, который смотрит на окружающий мир, воспринимает идеи, которым его обучают (и с которыми он может быть согласен или нет), наблюдает и оценивает действия других (здесь он может оценить правильно или ошибочно). И хотя на обоих полюсах психологического спектра есть исключения – люди, чье ощущение жизни философски правильнее или, наоборот, хуже, чем у их соотечественников, – большинство все же создает основы одинаковой подсознательной философии. Это источник того, что мы называем «национальными особенностями».
Политические тенденции нации – это эквивалент направления деятельности человека, и они определяются ее культурой. Национальная культура – аналог сознательных убеждений человека. Так же как ощущение жизни человека может конфликтовать с его сознательными убеждениями, мешая его действиям, ощущение жизни нации может вступать в противоречие с ее культурой, мешая политическому курсу. Ощущение жизни индивида может быть как лучше, так и хуже его сознательных убеждений; то же верно и в отношении нации. Индивид, никогда не переводивший свое ощущение жизни на язык сознательных убеждений, находится в серьезной опасности независимо от того, насколько хороши его подсознательные ценности; то же верно и в отношении нации.
Таково положение сегодняшней Америки.
Если Америка спасется от разрушения, а точнее от диктатуры, то только благодаря своему ощущению жизни.
Что касается других факторов, определяющих будущее нашей нации, один из них (наш политический курс) прямиком стремится в пропасть, другой (наша культура) практически не существует. Наш политический курс – это чистый этатизм, который движется по направлению к тоталитарной диктатуре с такой скоростью, что в другой стране уже давно бы пришел к цели. Наша культура не просто не существует: она работает на минусовом уровне, то есть выполняет совершенно противоположную функцию. Культура – интеллектуальный лидер нации, ее идей, образования, нравственных норм. Сегодня совместные усилия наших культурных влиятельных кругов направлены на уничтожение человеческой способности мыслить. Истеричные голоса кричат о важности разума, при этом превознося «высшую силу» иррациональности, продвигая власть непоследовательных эмоций, нападая на науку, прославляя оцепенение накачанных наркотиками хиппи, извиняясь за применение физической силы, призывая человечество вернуться к жизни в первобытных навозных кучах с рычанием и хрюканьем как средством общения, физическими ощущениями для вдохновения и битой в качестве способа аргументации.
Наша страна, обладающая невероятной научной и технологической мощью, брошена в вакуум антиинтеллектуальной эпохи и похожа на орду кочевников Средних веков или поставлена в положение подростка, еще не научившегося концептуализировать. Но у подростка уже есть свое ощущение жизни, которое его и направляет. И у страны тоже.
Что особенного в американском ощущении жизни?
Ощущение жизни настолько сложное понятие, что лучший способ его определить – это привести примеры и сравнить их с проявлениями другого ощущения жизни.
Эмоциональный лейтмотив большинства европейцев кроется в чувстве принадлежности государству, как собственность, которую используют и которой распоряжаются, и подчиненности индивида естественной, метафизически предопределенной судьбе. Типичный европеец может не одобрять конкретное государство и противиться ему, стремясь установить вариант, кажущийся ему более предпочтительным, как раб, ищущий лучшего хозяина. Но идея о том, что он обладает суверенитетом, а государство служит ему, не имеет эмоциональной реальности в его сознании. Он считает службу государству добром на уровне морали, честью, и, если вы скажете ему, что его жизнь – цель сама по себе, он будет оскорблен или потерян. Поколения, взращенные на философии этатизма и соответственно действующие, внедряют ее в разум каждого следующего поколения с младых лет.
Типичный американец так до конца и не может понять это европейское ощущение жизни. Американец – независимый субъект. Популярное выражение протеста против «давления со стороны» эмоционально непонятно европейцам, которые думают, что жить под давлением со стороны – это естественно. В эмоциональном плане у американца нет понятия службы (или служения) по отношению к кому-либо. Даже если он идет в армию и слышит, что это называется «службой своей стране», он ощущает себя щедрым аристократом, который предпочел выполнить опасное задание. Европейский солдат рассматривает такую службу как долг.
Фраза «Чем соседские деньги отличаются от моих?» была очень популярна в Америке. Но была бы непопулярна в Европе: богатство, чтобы считаться хорошим, должно быть древним и быть следствием особой привилегии со стороны государства; для европейца деньги, заработанные собственным трудом, порочны, грубы и не заслуживают уважения.
Американцы превозносят достижения; они знают, что за ними стоит. Европейцы относятся к любому достижению с циничным подозрением и завистью. Зависть не самая популярная эмоция в США (пока); это доминирующая эмоция в Европе.
Когда американцы испытывают уважение к публичным личностям, это уважение равного себе; они понимают, что государственный чиновник такой же человек, как и они, который выбрал свой карьерный путь и заработал свою долю уважения. Они называют звезд по имени, а президентов – по их инициалам (как, например, F.D.R.
[82] или J.F.K.
[83]), не из чувства высокомерия или напыщенного эгалитаризма, а в знак уважения. Обычай обращаться к человеку «герр доктор Шмидт» никогда бы не прижился в Америке. В Англии, самой свободной из европейских стран, достижение ученого, бизнесмена или кинозвезды не будет полностью признанным, пока его не коснется государственный меч и претендент не будет объявлен рыцарем.
У этих двух совершенно разных подходов есть практические последствия.
Один американский экономист рассказал мне историю. Американский производственный концерн отправил его в Англию для проверки британского филиала: несмотря на современное оборудование и технологии, продуктивность филиала сильно отставала от материнской компании. Экономист выявил причину: жестко ограниченное мышление и кастовая психологическая система, охватывающая все уровни британской рабочей силы и системы управления. Он объяснил это так: в Америке, если ломается станок, рабочий вызывается его починить, и обычно у него это получается; в Англии же работа останавливается, и люди ждут, пока соответствующий отдел вызовет нужного специалиста. Вопрос не в лености, а в глубоко укоренившемся чувстве, что нужно сидеть на своем месте, делать только то, что нужно, и никогда не вылезать за рамки. Британскому рабочему не приходит в голову, что он свободен взять на себя ответственность за любую работу, находящуюся за пределами его основных обязанностей. Инициатива – инстинктивная (то есть автоматизированная) характеристика американцев; в сознании американца она занимает то место, где в европейском сознании сидит послушание.
