Полковник поставил свою кружку на стол.
Только сейчас он обнаружил, что все время держал ее в руках.
— Вы были женаты? — спросила она.
— Вот именно — был, — криво усмехнулся полковник.
— Она от вас ушла?
— Нет. Я даже не знаю, как все получилось Правда, мы и
раньше жили как-то отчужденно друг от друга. Я все время бывал в командировках
она одна растила дочь. Потом я поехал в Чечню…
Он замолчал.
— Не нужно рассказывать, если вам это неприятно, —
предложила она.
— Да нет, все уже прошло. Нас бросили в самую
мясорубку. Первыми гибли офицеры, пытаясь спасти молодых солдат. Никто не
понимал, почему мы должны там умирать, почему нас бросили сюда? А потом
практически всю мою группу расстреляли в упор из минометов и пулеметов. Я был
тяжело ранен и очнулся, когда кто-то наступил на меня, считая меня погибшим.
Потом меня привезли в госпиталь.
Он снова замолчал, но на этот раз она не прерывала его.
— Врачи считали, что я не вытяну. У меня были
множественные осколочные ранения, тяжелая контузия. Я почти не мог говорить, не
видел и не слышал. Мне сделали три операции и перевезли в Москву. Я восемь
месяцев лежал в госпиталях.
И все восемь месяцев моя жена была рядом со мной.
— Она вас любила?
— Она меня жалела. Позже я узнал, что у нее был друг.
Он появился еще до того, как я отправился в этот ад. Но, узнав о моем ранении,
она самоотверженно все восемь месяцев просидела у моей постели. Это
необъяснимая женская душа. Когда мне было плохо, она сидела рядом со мной.
Может, потому, что врачи считали меня безнадежным, и она не хотела оставлять меня
одного.
Когда я стал выздоравливать, между нами все было кончено.
Через восемь месяцев я уже мог ходить. Еще через некоторое время меня выписали
больницы. Тогда она мне и сказала про своего друга. Я не знаю, когда мне было
больнее: тогда, когда я лежал почти мертвый или когда она мне это рассказала. И
не знаю, как я до сих пор его де убил. Может, просто решил ответить
благородством на ее благородство.
Она меня все-таки выходила. И мы расстались. А дочь осталась
с ней. Вам не кажется, что все это было глупо? Женщины вообще необъяснимые
существа, существа иного порядка, чем мужчины.
— И вы не сделали попытки ее вернуть?
— Не сделал. Мне все стало безразлично. Знаете, я
всегда восторгался декабристками, которые отправились за своими мужьями в
Сибирь. Мне казалось, что это так самоотверженно и красиво. Вот где царила
настоящая любовь. Но где-то год назад один историк, с которым мы сильно выпили,
вдруг рассказал мне, что и там, в ссылке, в Сибири, некоторые мужья и жены
изменяли друг другу. Вот вам и декабристки.
— Гадко, — передернула она плечами. —
Наверное, ваш историк был женоненавистник. Или вообще человеконенавистник. Так
можно сойти с ума, разуверившись в людях.
— Вот я и сошел с ума, — ровным голосом продолжал
Высоченко. — А потом меня выставили с работы. По существу, они были правы,
у меня ведь были такие ранения. Меня уволили в сорок лет и начали выплачивать
пенсию, на которую я мог покупать только черный хлеб и платить за квартиру. Вот
и все. И никаких шансов у меня больше не было. Вы знаете, какую пенсию платят
по инвалидности?
— Примерно знаю.
— Это цена моей крови за Чечню. Сначала мне платили
около миллиона старых рублей. Это примерно полтораста долларов. Если учесть,
что квартиру я тогда снимал и платил за нее сто долларов, то на жизнь мне
оставалось только пятьдесят. До сих пор не знаю, как я тогда не умер!
— У вас не было профессии?
— Не было, конечно. Я ведь профессиональный милиционер,
кончал Высшую школу милиции. Кому я такой был нужен? Мне предлагали идти либо в
вахтеры, либо в охранники, либо в телохранители, двери открывать какому-нибудь
суке. Но я решил, что это не для меня. И тогда я сам выбрал свою жизнь. Сначала
я стал искать ребят, которые могут делать то, что вы сегодня видели. Потом они
стали искать меня. Образовался соответствующий круг клиентуры, круг
исполнителей. Я стал принимать заказы на убийства. И сам стал убийцей.
Собственно, ничего другого Я все равно делать не умел. Либо убивать, либо
организовывать убийства.
— Много людей вы убили?
— Много, — сказал он, чуть запинаясь и
морщась. — Вчера утром я убил троих. Правда, они были мразь, подонки. И,
если бы я их не убил, они бы замучили невинную девушку и убили бы такого же
мерзавца, как они сами. Так что, выходит, утром я сделал благое дело. А вечером
мы брали банк. В охранников у входа мы стреляли вдвоем с напарником, но я
думаю, что двое на моей совести. И тот парень, которого вы увидели, когда шли.
Все это сделал я один.
Он замолчал, потом вытянул руку. Рука дрожала. Она
посмотрела на нее и закрыла глаза. Он заметил, как она содрогнулась.
— Все правильно, — горько сказал полковник — все
так и должно было быть. Мне уже нет прощения. Бешеных зверей нельзя лечить. Их
нужно только убивать.
— Вы могли бы все это бросить…
— И снова жить на свою пенсию? — горько усмехнулся
он. — Те, кто меня туда отправил, ездят на «Мерседесах», приходят на
концерты с мобильными телефонами, щупают девочек и смеются мне в лицо. Может, я
нахожу своеобразное удовлетворение в том, что отстреливаю эту сволочь. Они
жируют на наши деньги, на нашей крови. Это они бросили нас в мясорубку. Это за
них мы умирали там, в Чечне. Это их конституционный порядок мы пытались привить
чеченцам. И вы хотите, чтобы я все это бросил? Нет. Это, если хотите, высшая месть
за все, что со мной сделали. Я понимаю, что смешно смотрюсь в роли Робин Гуда,
но за два года, пока я занимаюсь этим грязным делом, ко мне ни разу не пришлите
просьбой убить врача или учителя, инженера или даже журналиста. Заказывают
всегда толстосумов, которые что-то не поделили. Любое убийство — это деньги. Не
верьте, если вам скажут, что наемные убийцы стреляют в кого-либо из-за
политики. В основе всегда грязные деньги. И отстреливают, как правило, тех, кто
нарушает Правила игры. А если заказчик сам нарушает эти давила, то довольно
быстро заказывают и его.
В этой рулетке не бывает исключений. Если играть, то должен
быть готов к тому, что однажды выпадет «зеро» — круглое отверстие которое в
тебе сделает сама жизнь.
— У вас изощренная мотивация оправдания убийств, —
сказала женщина. — Я все думаю, в какой стране вырастет мой сын?
— Через двадцать лет все будет по-другому, —
убежденно сказал полковник, — так долго продолжаться не может. Либо нас
всех раздавят и к власти в стране придет сильный человек, либо вакханалия
разброда достигнет своего пика, и все развалится. Но такая страна долго
существовать не может. Это я вам могу сказать точно.
— И никакого третьего варианта нет?
— А его и не бывает. Либо порядок, либо беспорядок. На
грани пройти невозможно. Даже в таких странах, как США или Франция, в самых
цивилизованных странах Запада в ответственный момент нужны были такие сильные
люди, как Рузвельт и де Голль. Иначе все полетело бы в тартарары. Я уже не
говорю про Пиночета или Франко. Или вы не согласны?
