— Теперь вы верите в самолет?
— Теперь тем более не верю, — ответил Дронго,
усердно работая лопатой.
— Мы здесь уже столько времени, а только колеса нашего
грузовика наполовину затянуло песком. Если лайнер сел на песчаник, то почему же
его экипаж и пассажиры не покинули самолета? Вы же видите, что явных
повреждений у самолета нет. Тогда куда же делись пассажиры и экипаж? Они же не
могли растаять в воздухе или уйти под землю вместе с самолетом.
— Это мы скоро узнаем, — уверенно сказал
полковник. Но тем не менее его настроение было испорчено окончательно, и он,
достав сигареты, закурил, бросив работу.
Лебедку подвели довольно точно, закрепить тросы удалось не
сразу.
Лебедка ревела, но не могла приподнять самолет. Пришлось
включаться всем и снова отбрасывать и отбрасывать песок, работая до одурения.
Наконец, поддавшись силе натяжения троса, нос самолета стал медленно
приподниматься. Наступил уже полдень, но небо было затянуто тучами, и снова
начал накрапывать дождь.
— Пошел, пошел, — радостно закричал Казбек, —
пошел!
Миленкин поднимал нос лайнера очень осторожно, но, очевидно,
давление огромной массы песка, в которой был погребен самолет, сделало свое
дело.
Внезапно послышался треск, словно самолет переламывался
пополам.
— С ним что-то случилось, — сказал один из братьев
Казбека, внимательно оглядывая чуть приподнятый самолет. — Вы видите,
какой был пожар? — показал он на несколько передних закопченных
иллюминаторов.
— Осторожнее! — крикнул полковник. — Нужно
посмотреть, как уложен груз.
Может, он пострадал во время пожара.
— Посмотрим, — кивнул Казбек, снимая свою куртку.
Он попытался проскользнуть в разбитый иллюминатор. Ему удалось сделать это с
третьей попытки.
Высоченко ждал его радостного крика. Но раздались совсем
другие крики.
Со стороны оставшихся машин. Кричали водители. Высоченко
тревожно оглянулся. С холмов спускались какие-то машины. Он узнал джип, который
был у тех, кто напал на них в долине. На этот раз там было не меньше пяти
машин. И все направлялись к ним, на песчаник.
— Проклятье, — пробормотал полковник. —
Быстро сюда! — крикнул он водителям.
— Что случилось? — спросил Дронго, видя волнение
полковника.
— Вот теперь у нас действительно будут крупные
неприятности, — пробормотал полковник. — Вы видите машины, которые
спускаются к нам?
— Да, конечно, вижу. Они тоже за самолетом?
— Нет, — очень серьезно ответил полковник, —
они за нашими головами.
Глава 43
Проснувшись утром, Колосов долго смотрел в потолок, словно
решая трудную для себя задачу. Сегодня наконец должны были определиться с
Филей, который так нагло вел себя в последнее время и так сильно мешал всем.
Вспомнив, что ему обещал Родион, Андрей Потапович даже улыбнулся. Если Фили не
будет в городе, он сумеет занять его место. Этот полоумный полковник Высоченко
может и не вернуться с Северного Кавказа. И тогда Колесов будет одним из самых
значительных лиц в городе. А если они сумеют вместе с Хозяином добраться до
самолета, то тогда Колосов наконец бросит здесь все и уедет куда-нибудь на
Багамские острова. Или на Маврикий. Он слышал, что где-то продают гражданство.
Кажется, на Арубах или еще где-то в Карибском море. Он купит
себе гражданство той далекой страны, найдет себе молодую девочку по вкусу,
бросит этот постылый и опасный город. Колесов даже зажмурился от удовольствия.
И первый шаг к реализации этого плана будет сделан сегодня. Сегодня ему наконец
сообщат о смерти Фили Кривого.
Одеваясь, он вспомнил, что сегодня воскресенье. В офис ехать
не нужно, никаких особенных дел у него не было. Можно отправиться куда-нибудь в
казино, где он появлялся обычно инкогнито и проигрывал небольшие суммы, никогда
особенно не рискуя. Но сегодня нельзя. Сегодня нужно быть на виду, чтобы его
потом не обвинили в убийстве этой одноглазой сволочи.
Колосов подумал, что Большой театр как раз то место, где он
может побывать. Ему не нравились ни балет, ни опера. Он засыпал уже через
минуту после того, как попадал туда. Но престиж требовал его появления в ложах
Большого, чтобы бывшие товарищи, знакомые ему еще по прежним временам, иногда
видели его в таком приличном месте. Ему было приятно, когда его считали крупным
бизнесменом, сумевшим перестроиться в сложное для всех время. Это укрепляло в
нем уважение к самому себе.
Он позвал Родиона и приказал отправить одного из водителей в
Большой, чтобы ему оставили ложу. После чего пошел в ванную бриться, решив, что
по окончании спектакля он поедет в ресторан, чтобы отпраздновать смерть
зарвавшегося выскочки, каким он считал Филю.
Колесов боялся признаться самому себе, что он всегда
опасался Фили.
Очень опасался, даже боялся. Ведь он оказался на заповедной
территории таких, как Филя Кривой, тех, кто провел здесь детство и юность.
Лагеря и тюрьмы были их школами и университетами. Такого опыта у самого
Колесова не было. Его никогда не арестовывали, никто никогда его не допрашивал,
если не считать позорного изгнания в августе девяносто первого. Никогда не ел
он тюремной баланды, не спал на нарах, не попадал в общие камеры, переполненные
заключенными, когда спать ложились по очереди на одни и те же нары.
Именно поэтому у Колесова был своего рода комплекс
неполноценности.
Именно поэтому он всегда побаивался таких типов, как Филя
Кривой, считая, что не сможет сравниться с матерым рецидивистом ни по
жестокости, ни по изворотливости. Но постепенно, с годами, работая всегда на
грани срыва, Колесов вдруг осознал, что давно стал «своим» и отсутствие
тюремного опыта совсем его не подводит. К тому времени среди бандитов можно
было встретить не только бывших комсомольских работников, но и бывших офицеров
КГБ, МВД, Министерства обороны. Хотя, допустим, такое явление, как бывший партийный
работник, ставший одним из крупных наркодельцов города, было еще довольно
редким. Подобное было обычной нормой в южных республиках, где партийные
работники, а особенно первые секретари, назначаемые в сельские районы, были там
главными рэкетирами.
Соответственно в их «банды» обычно входили председатели
исполкомов, прокуроры, начальники местных райотделов милиции. Сами руководители
районов собирали дань и обкладывали особыми поборами все предприятия и
организации района. Назначаемый первый секретарь обычно рассматривал район как
свою вотчину, выделенную его семье в пользование. При соблюдении общей
социалистической риторики и обязательных портретах классиков
марксизма-ленинизма в кабинетах все остальное делалось по веками устоявшимся
законам, методично и целенаправленно.
Первые секретари были хозяевами районов.
Они имели право обирать свои районы, разумеется, отдавая при
этом часть денег своему руководству. Подобная система поборов, доходившая до
самого верха, до московских «небожителей», была обычным явлением, и никто не
рассматривал ее как порочную.
