– Феденька! – пела иная старуха и постукивала палкой по крыльцу. И он выходил и молча ждал. – Крест, Феденька, изготовь для моей бабушки… и табличку на стекле сделай, – и совала в руку листок сложенной бумаги, – тут я и написала… Да табуретку Кате хорошую сколотил, и мне бы такую, – и улыбалась.
Пошевелив беззвучно губами и не слыша от заказчицы продолжения, Федор все так же молча уходил. И старуха шла восвояси, наверно зная, что уже завтра можно приходить за заказом, а крест Феденька и сам поставит… Рассчитывались за заказы с Федором обычно крупными деньгами. Сдачу он определял сам. И никто ни разу не сказал, что взял он лишнего.
Так бывало и с рыбой, хотя свежий карась и толстолобик не пользовались спросом. Приучили к несъедобному минтаю: говорят, костей мелких нет, выбирать не надо. И все-таки редко проходило два-три дня, чтобы кто-то не пришел с просьбой выловить три-четыре рыбинки покрупнее.
В два года после рождения Сережи пруд совсем было пришел в упадок, но это оказалось все-таки затмение, выпало оно на время, когда охранял «богатых мужиков».
Чаще сутки на службе проходили безмятежно и даже лениво: приходил, получал от сменяемого оружие и сидел в пустой квартире или за городом в неприземистой даче; иногда в полуподвальном офисе, в отстойнике с потайным глазком, наблюдал за приходящими. Хуже, когда случалось сопровождать хозяина или на деловые встречи, или на разборки, где у каждого в кармане висел тяжелый предмет.
Как-то один крутой выхватил «пушку» – Серый предупредил: он так прочно прихватил за руку, что крутой позорно закричал, а Серый внушительно сказал:
– Не шали, могу и поломать…
Разрядил и возвратил «Стечкина» крутому. А через час получил от хозяина «втык»:
– Серый – пузыри пускаешь?
– Что так?
– Да без так… надо было «мочить». И «дуру» вернул! Так не годится, Серый. Я за что тебе зеленые стригу?
– Зачем шуметь, и без шума обошлись.
– А лоб продырявлю, чем думать будешь?.. Считай, что Серому козлику – предупреждение.
Чем занимался его хозяин – Серый не знал и не пытался узнать. Но он все чаще раздражался на жену, когда речь заходила о работе.
– И что ты меня все пытаешь – как на работе да что на работе?! Деньги приношу и лады. Все равно деваться некуда!
– Что значит – некуда? Уйди и все.
– Я же тебе говорил: просто так не уйдешь… Слушай, Вера, ты сейчас скажешь: сходи в церковь, помолись. Он поможет… Я уже это знаю.
– Да ничего я не скажу. Просто уходи с этой дурацкой работы – проживем.
– Дурацкой… лихо правишь: дурацкой, – так и зарычал Серый. – Сам пятый – на любую работу согласишься. Пора избавляться от приплода – не романовские времена!
– Ты что, убийцу из меня хочешь сделать? – с гневом вспылила Вера. – Ты что Ванькой прикидываешься? Или не понимаешь – это же убийство ребенка! Что ли, голова дырявая или сердце деревянное?! – В этот момент Вера поняла, что переступила черту допустимого и что теперь она вряд ли сможет остановиться, не высказав того, что уже давно хотела высказать. В конце концов нельзя жить в постоянной недосказанности и недоговоренности. – Ну всякий раз одно и то же: ты должна избавиться, ты не должна допускать… Да ничего я не должна, и уж тем более не должна убивать ребенка! И не будет этого! – и показалось: сейчас и зарыдает.
Федор исподлобья смотрел на жену, но то была лишь внешняя ярость. Думал он иначе: «Вот это характер! Дави его, Верок, и так держи!»
– Ты венчался? Венчался. И будь добр подчиняться церковному уставу. А Церковь говорит: не смей убивать плод! Сочетание – это ведь не похоть, не спорт, а исполнение Божией воли. Что пишут умные люди? А то, что мы сегодня составляем общество детоубийц. И, может быть, все наказания нам за это. Кто ты такой, что можешь лишать Божие создание жизни?! Да это же грех смертный. Это безбожники так думают: родился человек, пожил, умер – и все, и ничего нет, и ничего не было. В таком-то разе и вообще не надо рожать – зачем плодить вечную смерть, на земные страдания?! Нет, милый, за гробом еще иная жизнь – и там за детоубийства ответим. И как ведь мужья удумали: жена как хочешь и выкручивайся, неси ответственность, а они – в стороне! Семья одна, муж и жена – одно, и семья – это один крест на двоих, вот и надо этот крест нести. Как Господь повелел, так и будет. Рожу пять, семья, а там уже и не смогу рожать. А убивать детей не буду! Запомни, и ты мне в этом деле не указ… Он из-за этого, видите ли, на работу дурацкую пошел! Рубли длинные поманили – вот и пошел. Уходи, и не надо нам этих рублей! Если Господь одаривает детьми, то и прокормить поможет… Боже мой, что я, прости меня, Федя, вот и голос повышаю— прости, дело-то уж очень такое… Я уже сколько раз просила – оставь этих жуликов. Тебя эта работа угнетает – ведь ты даже не знаешь, чем они там занимаются. Может, они людей убивают… – и заплакала.
И вздрогнул Федор, именно тогда он, наверно, и понял, что рано или поздно, а до убийства дойдет.
Он подошел к жене, помедлил или подумал, бережно обнял и поцеловал ее.
5
Сначала поползли разговоры: там, в роще, за высоким забором, на полигоне, убивали людей – по суду, без суда ли, но убивали из года в год.
Затем появились в печати документальные сообщения: убивали, расстреливали.
Затем донеслись слухи, что собирают копейки, чтобы поставить храм на крови.
И в конце концов в Епархиальном листке было опубликовано приглашение на воздвижение креста на месте массовых расстрелов и захоронений.
И Федор с Верой собрались, оставили на старух детей и поехали – благо, на электричке одна остановка.
Место это было незатоптанное – чужие сюда не заходили, чужих везли по асфальту. Дорога уходила вглубь леса, как парковая аллея. По правой стороне, в редколесье, высвечивались, теперь уже старые, дачи, но до сих пор еще крепкие и приглядные. Попадались и свежие, кирпичные, этажные – хозяева перестраивались.
Слева когда-то, видимо, вдоль дороги высился забор. Теперь его сняли, но нетронутый лес не просвечивался. Из глубины веяло тишиной и прелой сыростью.
По дороге шли и шли люди; ехали автобусы с людьми по спецмаршруту из Москвы. А по обочинам дороги, а то и в кустарнике, разместились стражи порядка, причем, на редкость откормленные, с белыми кобурами на печени, с увесистыми дубинками в одной руке и говорильниками в другой.
Несколько раз Серый с подчеркнутой интонацией обращался к «подорожникам»:
– Скажите, а где здесь лучших людей убивали?
И каждый коротко огрызался:
– Туда, – и указывал дубинкой вглубь дороги.
У входа и на территории полигона было людно. Уже съехалось духовенство из Москвы и района, ждали епархиального архиерея…
Если войти на полигон, справа шагах в пятидесяти – ветхие сельские дома, значит: или вдоль забора стояла деревня, или дома эти были поставлены в тридцатых годах для обслуги полигона. В любом случае здесь жили люди – хорошо ли спалось вам под музыку расстрелов? А на территории полигона порядком и без порядка стояли неотяжеленные плодами деревья: яблони, сливы, вишни – урожай уже сняли.
