Баханов неподвижно стоял посреди комнаты и глубоко курил – громоздкий, изможденный и суровый. Глядя на него со стороны, трудно было бы поверить, что ему – страшно, не потому, что ушла Фрида, что остался один – нет, страшно потому, что весь мир вновь как будто стал потусторонним, точно выпало звено, связующее человека с тем, что называлось и называется жизнью, миром, вечностью, – и вот осознание этого и сеяло страх. Невольно в памяти оживала мать, после любых крушений неизменно повторявшая: «Ну дак что: снова, да ладом», – тогда раздражало это бесхребетное «снова, да ладом», и лишь со временем Баханов понял, что в этих незвучных плевеньких словах, тянувшихся из безвыходности и немощи, таилась вечная сила, которая нередко помогала преодолевать даже непосильное.
Легко сказать: все сначала. Где оно и какое оно – начало? Может, сегодня, сейчас и новое начало – вторая пятница марта.
«Ушла энергичная и деловая женщина. – Баханов зябко передернулся. – Сильная женщина… А я, пожалуй, не смог бы…»
Он понимал, что рано или поздно это должно было случиться, не из-за ссор, их не было, не из-за непонимания друг друга, оно было – не было родства, не было того единоверия и единомыслия, что при наличии позволяет двоим перевоплощаться в нечто третье, единое – Баханов все понимал, но когда это произошло, теперь, ему было стыдно перед той, которая умела не только требовать и потреблять, но умела и отдавать, ничего кроме дела не требуя взамен. И Баханов уже казнил себя за то, что бывал несправедливо груб, хотя в общем-то сознательно никогда не обижал, но зато и радости наверно приносил для нее мало.
Все эти годы Фрида была неповторима, и Баханов твердо знал, что вторую такую ему не найти, она всегда оставалась несколько расчетливой, холодно равнодушной, но зато за все совместные дни Фрида не укорила, не упрекнула, не обозвала дураком. Даже измену она восприняла, как чаепитие в необусловленном месте. А ведь все было: отчаянная неврастения, безденежье, годы учебы и неоформленный брак, и в конце концов выход или уход из ее среды, из ее окружения – Фрида, казалось, стоически все переносила, и это не только в силу ее характера – она как будто выплачивала долг.
Фрида никогда не любила и, вероятно, не смогла бы полюбить этого желчного угрюмого человека, пригодного, как оказалось, только для черновой работы – был он слишком мрачен и замкнут, слишком чужды для нее были его нравы и законы, вскормленные голодным пайком не обетованной земли… Однако она спокойно терпела, довольствуясь тем, что есть. Не смущало даже то, что у них нет детей.
Растягивая рот и щерясь, Баханов механически пошел по комнате. Казалось, что живет и думает за него кто-то другой, а он лишь старается уловить и осмыслить пережитое, передуманное, чтобы хоть как-то оправдать и себя.
…Да, семья без любви может держаться на ответственности и долге, но когда она и без детей, то чаще и долг, и ответственность стираются, даже чувства мельчают от пресыщения и однообразия. Но если и тогда семья сохраняется, то она непременно становится принужденным, насильственным общежитием двух людей. И Боже мой, если их не связывает общее дело или вера во что-то общее! Хотя в любом случае такие семьи убоги, несчастливы, ничтожны они как без любви, так и без детей… А тут еще и несовместимость духа.
2
Проснулся Баханов в свои обычные шесть утра. За окном тяжелый плотный туман. Сквозь туман малиново подмигивал свет из окон противоположного дома. По количеству и расположению этого света Фрида, как правило, безошибочно определяла текущий час времени.
И вновь, робея, подумал он, а осилит ли – все сначала?
«Фрида, Фрида…Какая необыкновенная оттепель. Весна. – Он тихо открыл форточку. – Куда уехала? На какой восток?.. Хотя это уже не имеет никакого значения».
Заварив чай, Баханов сел за письменный стол, надеясь подготовить или хотя бы наметить информацию в номер, потому что в редакции не мог тотчас сосредоточиться…Нет, не газета, а исподволь вся жизнь приучила его к раннему подъему и к работе в любых условиях и обстоятельствах: надо жить. Убежденность в том, что жить необходимо, что человек, родившись, обязан жить, потому что жизнь— неличная выдумка, не его личная прихоть, явилась еще в юности, во времена первых юношеских разочарований, в период первых побед над собой, когда пришло твердое осмысление, что смерть – явление не только неотвратимое, но и необходимое. Позднее, и в более тяжелые дни, эта убежденность укрепилась: надо жить во что бы то ни стало – и он жил. Для чего, зачем? На этот вопрос Баханов никогда не пытался да и вряд ли смог бы ответить.
Уже год Баханов исполнял обязанности заведующего отделом культуры и быта в областной газете. И если не считать мелочных неожиданностей и неприятностей, то дела на службе шли спокойно и однообразно. И в то утро планерка прошла шаблонно, и лишь когда стали расходиться редактор неожиданно сказал:
– Вадим Сергеевич, на минутку задержитесь…
Редактор Кузьмин, отягченный ответственностью и личной значимостью, восседал за столом по-домашнему прочно и долговременно. Был он бледен, но не потому, что болел, а потому, что очень уж холил себя, правда, сказывался и возраст – под шестьдесят. А белая сорочка с темным галстуком и резиночками на рукавах! Для пиджака по правую руку стояла вешалочка, слева несгораемый сейф, а впереди – как банкетный – стол. Вокруг этого стола и размещались во время летучек. И наблюдая за редактором, Баханов обычно не мог отделаться от мысли: «А ведь наверно думает, что и он – власть».
– Вы что хмуритесь? Или неудачно съездил в командировку?
– Почему же – хорошо.
– Тогда что же Вы, дорогой… Хотите порадую? Говорил в обкоме, обещают в сентябре обменять вашу комнату на квартиру. Так что есть надежда через полгода изолироваться.
– Из комнаты в однокомнатную – парадокс.
– Ну, детей рожайте, – и Кузьмин широко развел руки. – Да что же Вы на ногах, да присаживайтесь, – как будто спохватился редактор. – Немного еще о деле. Кое-какая статистика, понимаете ли, поступила… По области… имеется детская, – он добродушно засмеялся, – конечно же, не имеется, а растет детская преступность и бродяжничество. Хотя такая характеристика, понимаете ли, не совсем подходит для современных беглецов, они скорее романтики… Вот и надо бы подготовить парочку материалов, аккуратно кое-кому всыпать. У вас это иногда неплохо получается, – и редактор добродушно хохотнул.
– У меня заказана статья в детском приемнике-распределителе…
– Нет, нет, Вадим Сергеевич, это опять будет авторское рассусоливание. Подберите тему и сделайте сами, с перчиком, понимаете ли, с перчиком. Напомните, что детей надо воспитывать. Так вот прямо и напомните об этом и родителям, и общественности: дети не котята – детей надо воспитывать! Идеалы у нас есть.
– Хорошо, – холодно согласился Баханов, поднялся и вышел.
Редактор почмокал губами, покрутил головой, лениво постучал пальцами по краю стола, затем достал из сейфа бутылку боржоми, добавил в стакан тонизирующей настойки, глотнул и от удовольствия прикрыл глаза.
