«И что за человек этот Баханов, и что у него за фамилия? – в который уже раз так думал редактор. – И все-таки это личность, непременно личность, в нем есть что-то скрытое, что-то затаенное, может быть, и высокое – непонятен, как жулик или гений, наверно в определенных условиях, при соответственной подготовке из него вышел бы серьезный товарищ… хотя он и теперь серьезный, не улыбнется. – В данном случае редактора забавляла двоякость смысла слов. – Даже слишком серьезный, – уточнил он… Любил редактор иногда вот так порассуждать о подчиненных и вообще о жизни – Баханов во время таких рассуждений составлял для него особый предмет. Он чувствовал над ним полную власть, а вот за счет чего – понять умышленно не хотел. – Странный товарищ, и женат странно, и в партию не думает вступать, уклоняется от разговора, хотя ведь знает, что выше отдела не поднимется никогда, да и исполняет обязанности опять-таки до поры, по просьбе, будем менять – к тому идет дело… и о прошлом никогда ни слова, будто я не знаю. – Редактор с достоинством усмехнулся. – Все знаю…»
И все-таки Баханов позвонил в детприемник, надо же узнать – написана ли статья.
– …Нет, не брался, Вадим Сергеевич, нет статьи, хоть казни. Да, кстати, у нас тут ваша однофамилица объявилась – вот вам и редкая фамилия! – на постоянной высокой ноте звенел голос начальника приемника-распределителя Скакуна. – Сюрприз, а! Вместо статьи – приходите, пишите… девчушка лет шестнадцати, зовут Галей, документов никаких. Вчера с поезда ревизоры сняли.
«Ну, день сюрпризов», – с горечью подумал Баханов.
Он уже открыл блокнот, чтобы приняться за работу, когда пришла сотрудница – молодая будничная женщина. Она окончила педагогический институт, но ни одного дня в школе не работала. Вот это Баханова и раздражало с первого их знакомства: зачем педагогический, если и не думаешь работать учителем! Раздражало и умение сотрудницы легко и безоговорочно работать: она могла писать о чем угодно, одними и теми же словами и только правильно. Ну, хотя бы в чем-нибудь недобрала или перебрала! Нет, все так, как требуется, чтобы прошло. Впрочем, так работали почти все местные газетчики, можно бы и смириться, если бы не самомнение сотрудницы. Иногда дело доходило до смешного, как это было, когда она сдала первый материал за подписью «Р. Родина».
– Значит, Родина? – спросил тогда Баханов.
– Родина, – уверенно прозвучало в ответ. – Это мой псевдоним.
– А что же означает «Р»?
– Россия, – с той же невозмутимостью пояснила она.
Баханов бестактно засмеялся:
– Звучит!.. А вот материал для стенгазеты… Кстати, у нас на востоке работал литсотрудником в промышленном отделе, Петя, так тот, чтобы польстить жене, подписывал иногда материалы – «Я. Тамарин». Трогательно, не правда ли? Так что советую переключится на семью.
Сотрудница обиделась… С тех пор прошло более полугода, а Баханов при случае так и величал ее Россией. Она привыкла, это ей даже нравилось.
– Здравствуйте, Вадим Сергеевич, приехали? – она так и ворвалась, легкая и порывистая.
– Приехали. Здравствуй, Россия… Что в досыл?
– Через часок. Была на просмотре «Анны Карениной».
– И вы за часок в состоянии справиться с двумя сериями?
– А что особенного? – пожав плечами, ответила Россия.
– Действительно, что особенного… Только не пишите, что Лев Толстой – зеркало русской революции и что Каренина своей смертью протестовала против классовой несправедливости и требовала эмансипации – об этом все знают, точнее, в этом всех уже убедили посредством школьных учебников… А в следующий раз, когда я в командировке, приходите на службу к планерке.
– Но я с утра была на просмотре.
– Не имеет значения.
– В сутках двадцать четыре часа, – оскорбленная, заметила Россия.
– И об этом я уже лет тридцать пять знаю, – сухо ответил Баханов, тем самым говоря: все, точка.
«Фрида, Фрида… Какая-то Баханова объявилась», – уже через минуту подумалось несвязно, и ничего иного в голову не шло. Наконец он резко смял лист бумаги с жирно обведенным и пока бессмысленным заголовком. А перед уходом сказал:
– Я буду в детском приемнике, у Скакуна.
– Хорошо, – рассеянно отозвалась Россия. Она уже сосредоточилась, чтобы за один выдох покончить с «Анной Карениной».
Время близилось к полудню, и солнце припекало так, что даже в колодезные решетки по асфальту дорог стекала вода – необычная оттепель.
На высоких голых деревьях под окнами детского приемника шумно базарили рано прилетевшие грачи. Они так оживленно и пронзительно галдели, что Баханов невольно остановился, щурясь, запрокинул голову. «Ишь ссорятся или свадьбу играют… Дома ремонтируют. – И болезненно тронула сознание мысль: – Ежегодно – все сначала. А ведь они так долго и так далеко летели. И окажись любой из них слабовольным – останется без гнезда, без семьи… Хотя у них преимущество – они птицы. У человека, видимо, все иначе».
Идти в детприемник для Баханова было сущим наказанием: тюрьма и только – с решетками и охраной, то есть с надзирателями. Но сегодня он не чувствовал мрачного угнетения, потому что хотелось отвлечься, хоть как-то.
Вправо по коридору – камеры, влево – столовая-кухня, кастелянная, кабинет врача и управа – громадная по площади комната, разделенная конторскими шкафами надвое. В передней – воспитатели, инспектор, бухгалтер, за шкафами – Скакун.
Здесь был обеденный перерыв, в передней – никого. Прежде чем пройти за шкафы, Баханов задержался перед зеркалом: тронул пальцами синеватость под глазами, видя в большом зеркале, что так скверно он давно не выглядел, но бывало и хуже.
– Баханов приветствует вас… За шкафчики прячемся?
– А я-то думал, кто из сотрудников там помалкивает. Привет прессе! – Скакун поднялся навстречу. Худощавый, невысокого роста, подвижный, даже юркий, он точно шпаклевочную лопатку сунул свою ладонь в ладонь Баханова. – Наше Вам, Вадим Сергеевич. Проходи, присаживайся, будь как дома – только не критикуй. А статью мы напишем мигом, за час и напишем…
Баханов сел устало, как будто сам на допрос пришел.
– И на сколько же увеличил пропускную способность?
– Сразу и за цифры, – Скакун с притворной озабоченностью вздохнул. – Или не знаешь, что об этом нельзя ни слова, и об этом нельзя, и об этом…
Баханов с раздражением отбросил на стол спички.
«Тайна, всюду и во всем тайна, государственная. Это ведь только жулики сами себя боятся, так-то прячутся. Мозги пудрят. И ведь знают, как и чем кормить: полуправду задним числом – надежнее и безопаснее ничего и не придумаешь… А ведь правда – только правда, всякая полуправда – ложь. Вот и живем во лжи – строим светлое будущее, только в фундаменте-то ложь. Рога с хвостом выстроим. И так-то забронировались, что и ложь – правда. В той же газете – ложь на сто процентов… Господи, неужели так и не будет продыха…» Баханова уже подергивал колотун, этого никак нельзя было допускать – нервишки, нервишки. А куда денешься, если даже уход жены связан с ложью, если ложь как тень неотделима в этом мире от человека. И теперь не уйди Фрида, так и сосуществовали бы во лжи и еще многие годы. И ведь от первого дня знал, что ложь, да только противиться сил не было – умирать собирался… И поймем ли, что смерть-то предпочтительнее лжи?
