Тем временем королева Амалия, дождавшись своего часа, начала мстить. Она потребовала от короля, чтобы тот отправил губернатора в отставку за безнравственное поведение, а именно содержание любовницы. Христодулос решил сохранить благоволение короля за счет англичанки. Он написал королеве угодническое письмо, объясняя, что всего-навсего заинтересован в деньгах Джейн. Амалия не могла скрыть восторга и постаралась сделать содержание письма всеобщим достоянием. Джейн поначалу не особенно огорчилась, но когда генерал затеял интрижку с более молодой женщиной, она решила, что с нее хватит, и покинула Афины.
Ей было тогда сорок шесть лет, и она решила развеяться, предприняв путешествие по Ближнему Востоку – тогда подобные вояжи были в большой моде. В Бейруте Джейн встретила молодого шейха-бедуина по имени Салех, который годился ей в сыновья. Она было влюбилась в него и собралась замуж, но оказалось, что у Салеха уже была молоденькая жена, и ей придется делить молодого мужа с этой девчонкой. Такое положение коренным образом не устраивало Джейн, и она отказалась от новой брачной затеи, продолжив путешествие в сторону Пальмиры.
В Дамаске одинокая путешественница встретила шейха Абдула Меджуэла-эль-Мезраба, на двадцать лет моложе ее, который взялся сопровождать ее в путешествии в Пальмиру. Он влюбился в Джейн и предложил ей, что разведется с женой (с которой у него было двое детей), если она согласится стать его женой. Невзирая на уговоры британского консула, плененная экзотической любовью английская леди вышла за него замуж, причем брак был заключен по мусульманскому обряду.
С тех пор и до самых последних дней жизнь ее текла по установленному распорядку: шесть месяцев в году ее муж и она жили в пустыне, в бедуинской палатке, согласно всем правилам жизни кочевых племен, включая одежду, пищу, – одним словом, все. Остальные шесть месяцев они проводили в роскошной вилле Джейн в Дамаске, где царил европейский образ жизни. Хотя она не приняла ислам, но окрасила свои волосы в черный цвет, ибо светлые волосы, по поверьям бедуинов, приносят несчастье. Со временем ее стала беспокоить разница в возрасте между супругами, а самый трагичный день для Джейн наступил, когда (ей уже минуло семьдесят) не состоялось привычное еженощное половое сношение. В своем дневнике она с нескрываемым ужасом отметила тот факт, что муж не захотел ее.
Джейн сгубила жестокая дизентерия, непременный спутник восточного образа жизни. Ее похоронили на протестантском кладбище Дамаска, а муж принес в жертву в память о жене великолепного верблюда.
Неотразимая «испанка»
Но увлечение Людвига Баварского любвеобильной темпераментной англичанкой уже относилось к делам давно минувших дней, когда 5 октября 1846 года в Мюнхен в почтовой карете прибыла женщина в дорожном платье с весьма скромным багажом и небольшой собачкой-левреткой на руках. Она остановилась на постой в гостинице «Баварский двор» на Променаден-плац и осведомилась о лице, которое ведало местным придворным театром. Когда интендант придворного театра Август фон Фрайс, наслышанный о скандальной репутации госпожи Монтес, отказал ей в просьбе дать ангажемент, дама возмутилась и решила добиваться аудиенции у короля. Она обратилась с этим прошением к адъютанту Людвига, и тот, вполне естественным образом обратив внимание на красоту дамы, счел нужным передать оное королю.
Его величество поначалу возмутился:
– Испанская танцовщица? Но у нас много отличных баварских плясуний!
Адъютант, отлично знавший натуру своего повелителя, столь восприимчивую к женской красоте, осторожно заметил:
– Государь, похоже, она очень недурна.
Людвиг тотчас же заинтересовался, соответствует ли мнение молодого человека реальной действительности, и осчастливил заезжую танцовщицу аудиенцией. Беседа длилась намного дольше обычного, что дало пищу для создания всяческих легенд. Наиболее популярна та, что король усомнился в подлинности ее грудей, начало которых столь соблазнительно и многообещающе выглядывало в декольте ее платья. На это Лола якобы кинжалом в одно молниеносное движение руки рассекла шнуровку корсажа до пояса, и ее крепкие груди предстали перед королем во всей своей красе. Согласно же мемуарам, Лола поведала ему горестную историю дитяти благородных родителей, вынужденного зарабатывать себе на хлеб насущный ремеслом танцовщицы. Вдобавок она вынула из своей сумочки несколько рекомендательных писем от Листа, Жорж Санд, Александра Дюма-отца, также посланий на листках плотной глянцевой бумаги, украшенной гербами Прусского королевского и Российского императорских домов, какие-то газетные вырезки и помахала ими под носом у короля. В результате король распорядился предоставить заезжей знаменитости ангажемент.
Добившись таким образом требуемого, Лола заложила в ломбарде соболью накидку, подарок Дюжарье, и переехала в лучшую гостиницу города «У золотого оленя». Она тщательно выбрала костюм для выступления, шелковое платье в испанском духе, отделанное кружевом, на котором кое-где поблескивали стразы. 10 октября состоялось ее первое выступление в придворном национальном театре, 14 – второе. Отвесив низкий поклон в сторону королевской ложи, Лола исполняла испанские танцы, поражая зрителей своим темпераментом, гибкостью стана, игрой бедер и способностью замирать в позах, исполненных неизъяснимой прелести и сопровождаемых взглядами озорного лукавства, которые она бросала на зрителей. Успех был полным и ошеломляющим. Король попросил у нее разрешения нанести ей визит. Это послужило чем-то вроде благословения, и знатные мюнхенцы валом повалили в гостиницу, где Лола в двух салонах принимала гостей.
Король стал все чаще навещать Лолу, которая читала ему драмы Кальдерона и совершенно очаровала его. Естественно, для окружающих Лолы истории о ее прошлом не были тайной, и она все чаще стала получать письма с угрозами; анонимные послания, предостерегавшие его от связи с этой заезжей авантюристкой, получал также и Людвиг. Он совершенно не понимал, что такого преступного было в его увлечении Лолой. Женщины, не разделявшие восхищение мужчин этой «сомнительной баядерой», вовсю распускали сплетни об ее похождениях. Начальник полиции фон Пехман, для которого долг был превыше всего, установил за ней тайный надзор. Постепенно отношения между Лолой и королем перешли в столь близкие, что даже ему стало понятно: дальнейшее проживание этой дамы в гостинице просто неприлично. Он взял за обыкновение почти ежедневно посещать ее между 17 и 22 часами. Дабы без помехи видеться с прекрасной андалузкой, король купил ей особняк на Барерштрассе, куда та переехала летом 1847 года. Фон Пехман тут же приставил к Лоле экономку фрау Ганцер, которая немедленно завела дневник с описанием всего, что творилось в доме, дополненного ее собственными домыслами. Впоследствии сия рукопись стала одним из обвинительных документов против Лолы.
Естественно, король приказал придворному художнику написать с нее портрет для «Галереи красавиц». Творение художника не совсем понравилось Людвигу, он счел портрет «слишком обыденным» и выговорил художнику:
– Штилер, ваша кисть стареет. – Далее, по воспоминаниям графини цу Ляйниген-Везербург, события развивались следующим образом:
