«Художник молча забрал холст и удалился. Через две недели Штилер возвратился, даже не прикоснувшись к полотну кистью. Король, которому тем временем стало совестно, что он сделал больно своему старому придворному живописцу, добродушно похвалил его:
– Теперь это прекрасно, Штилер.
Однако тот всего-навсего сухо бросил в ответ:
– Для старой кисти это, по меньшей мере, достаточно недурно.
Король от всего сердца расхохотался и потрепал художника по плечу, промолвив:
– Хорошо он меня отбрил!»
Естественно, и до прибытия Лолы в Мюнхен там шла глухая борьба между прогрессивными либералами и партией, признающей вмешательство папы в дела католических государств. Теперь же она обострилась, тем более что масла в огонь подливала пресса. Король ранее старался не принимать ни ту, ни другую сторону. Однако теперь он был вынужден стать на сторону Лолы, дабы защитить ее, т. е. невольно выступил против клерикальной партии. Ее сторонники прилагали все усилия к тому, чтобы открыть Людвигу глаза на эту «вавилонскую блудницу», однако тот странным образом ничего не желал слышать. Среди местного студенчества даже образовалось два лагеря: сторонников и врагов «испанки», которые в открытую враждовали между собой.
Тем временем убежденная в своей неуязвимости Лола начала вести себя все более и более развязно. При малейшем недовольстве она раздавала направо и налево пощечины и вовсю пользовалась хлыстом для верховой езды. Боже упаси грубо обойтись с ее собачонкой Беллой – наказание следовало немедленно. Все это вызывало ропот среди жителей, которые напрямую жаловались в полицию, а фон Пехман собирал жалобы, радостно потирая руки.
В конце концов, такое положение возмутило королеву Терезу, но Людвиг принялся уверять ее, что его связывают с Лолой чисто платонические отношения. Однако когда он попросил супругу принять танцовщицу при дворе – это открыло бы ей двери всех аристократических домов Мюнхена, – та наотрез отказалась. Дабы утешить Лолу, король купил ей ложу в придворном театре, чтобы она могла беспрепятственно наслаждаться спектаклями.
Тем временем начальник полиции фон Пехман подготовил целое досье на Лолу, где были упомянуты все ее прегрешения, включая настоящее имя и дату рождения, похождения в Париже, высылка из других городов. Для начала он пригласил Лолу к себе и показал ей досье, полагая таким образом испугать эту наглую даму. Но та даже не соизволила марать руки об эти бумаги, а направила на него такой уничтожающий взгляд своих очей, что он потом в своих воспоминаниях написал: «Если бы взглядами можно было убивать, Монтес была бы стократной убийцей».
– Прочтите бумаги! – настаивал фон Пехман.
– Зачем? – изобразила удивление Лола. – Впрочем, лучше будет вот так! – Она выхватила несколько листков и разорвала их. Далее последовали две жалобы, которые подали королю одновременно Лола и фон Пехман. Оскорбленному начальнику полиции король направил указание: «Не будьте столь придирчивы к Лоле Монтес, баварские обычаи ей незнакомы».
Раздосадованный фон Пехман передал досье королю, который показал его Лоле. Та ничуть не испугалась, без труда убедив Людвига, что все это клевета и происки ее врагов. Королю было вполне достаточно ее слов, он слепо верил этой неотразимой красавице во всем и просто не знал, чем бы еще порадовать и побаловать ее. Король перевел фон Пехмана на службу в Ландсхут (тот счел, что еще дешево отделался, не будучи отправленным в отставку), а Лоле решил даровать титул графини. Однако для возведения в графское достоинство она должна была иметь баварское подданство. По совету короля Лола подала прошение на получение такового в министерство внутренних дел, но когда с нее начали требовать ряд необходимых документов, она, не моргнув глазом, солгала, что почти все документы у нее украли при нападении бандитов на дорожную карету. Министр внутренних дел Карл Абель заявил, что ее единственный документ, заграничный паспорт, выданный в княжестве Ройс-Эберсдорф, является незаконным. Когда король попытался оказать давление на него, несгибаемый служака сухо заметил, что законы подлежат соблюдению, и повторил свой отказ.
Тем временем Лола, чувствуя свою полную безнаказанность, вела себя самым бесцеремонным образом. Как писала одна из исследовательниц ее жизни, Марианна Винтерштайнер, в ней странным образом уживались, казалось бы, несовместимые черты характера: «жесткость и романтичность, эгоизм и готовность прийти на помощь несчастным и обездоленным, любовь к истине и лживость, недоверчивость и легковерность». К тому же ее возмущало подчиненное положение женщины в обществе XIX века. В своих воспоминаниях она писала: «Я охотно стала бы королевой только для того, чтобы иметь возможность бороться за уравнение прав женщин с правами мужчин». Не удивительно, что Людвиг I писал в письме своему другу: «Если бы люди знали, какова Лола на самом деле! Тогда к ней относились бы по-иному». Когда он мягко намекал Лоле, что ей следовало бы вести себя менее эмоционально, та отвечала ему:
– Но я ничего не могу поделать с собой, дорогой мой! Такой уж у меня темперамент!
Однако в Мюнхене недовольство любовницей короля все возрастало. В полицию поступали бесконечные жалобы на ее выходки. То она отхлестала по щекам жандарма, задержавшего на рынке женщину, укравшую горсть муки для своих голодных детей, то поругалась из-за какого-то пустяка с почтенной бюргершей, склочная сестра которой немедленно отправилась в полицию и подала на нее жалобу за нарушение спокойствия: «…Она выбранила мою сестру в повышенном тоне… Та сделала ей замечание, что не должно так кричать, она не глухая, и назвала ее „барышня“, на что Лола по-французски, на котором и велся этот разговор, возразила ей: „Я – не барышня, я – любовница короля“».
Преемник фон Пехмана на посту начальника полиции, Маркс, решил не повторять ошибок своего предшественника, молча накапливал эти жалобы и мудро сделался завсегдатаем салона Лолы. Там обычно собирались одни мужчины: генерал Хайдек, профессор Херманн, архитектор Метцгер, скульптор Ляйб, барон Пойсль, торговец Хопфен из Вены. Дамы упорно избегали этот рассадник разврата, иногда там появлялась только какая-нибудь заезжая знаменитость с подмостков сцены, по большей части со столь же подмоченной репутацией.
Как сообщал австрийскому посланнику Зенфту при баварском дворе временный поверенный в делах, «Лола действительно приобретает некоторую популярность, ибо раздает много денег бедным». Она не жалела средств и на поддержание вечно нуждавшихся студентов, которые поделились на два враждебных лагеря: студенческая корпорация «Алеманния» (которую злые языки прозвали «Лоламанния») и ее противники из прочих мюнхенских студенческих корпораций. Братия из «Алемании», дабы ее не спутали с врагами Лолы, носила в качестве отличительного признака, подобно дятлам, красные шапочки. Тронутая поклонением студентов, Лола даже устроила в своем саду пивную для этих шумных буршей.
В один из дней под окнами особняка Лолы собрались студенты из враждебной партии, вооруженные трещотками и погремушками, и устроили ей дикий концерт. Лола подошла к окну с бокалом шампанского в руке и с издевательской ухмылкой сделала вид, что чокается с дебоширами. В ответ студенты забросали особняк камнями, отчего на мостовую полетели осколки разбитых оконных стекол. Взбешенная Лола выхватила из ящика револьвер и принялась стрелять в студентов, пока ее не оттащил от окна личный телохранитель, лейтенант Нусбаумер.
