Возврат на сцену в Нью-Йорке не удался – публика не шла на ее выступления. Лолу как будто подменили: она начала выступать с лекциями, которые, кстати, весьма неплохо посещались и приносили недурной доход. За полвека до появления крикливых суфражисток Лола подняла вопрос об ущемлении прав женщин, их заслугах:
«Редко встречается в истории великая женщина, чье имя не связано со скандалом: королева Елизавета Тюдор, Маргарита Анжуйская, Екатерина, императрица российская, Кристина Шведская, императрица Жозефина – вплоть до бедной Жанны д’Арк и почти всех знаменитых женщин античности, – всем им при написании истории была уготована одинаковая судьба. Их жизни подвергались неоправданно жесткому осуждению, тогда как столь много великих мужчин, невзирая на все свои ошибки, вошли в историю безупречными. Я полагаю, что мир наверняка не может ожидать высокой степени нравственности в жизни знаменитых мужчин. Но женщины! Ах! Они должны быть святыми. Хорошо, такими должны они также быть, женщины, безгрешными и безупречными, оставляя мужчине монополию на грехи всего света…»
Она коснулась также и такой темы, как уход женщин за своей внешностью:
«Если и были козни дьявола, которые искусили женщин разрушать свою собственную красоту, то они состояли в том, чтобы приучить их к использованию пудры и косметики. Дамы должны осознавать, что это ведет к безусловному разрушению кожи, что это обезображивает человеческий лик… Если часто набивать желудок тяжелой пищей или перегружать искусственными стимуляторами, можно в короткий срок испортить цвет лица. Лучшим средством красоты является частое умывание чистой холодной водой и затем легкое протирание полотенцем…»
Она также издала свои воспоминания и еще несколько книг: «Истории любви. Истинное повествование о наиболее примечательных событиях, связанных с историей любви во все времена и среди всех народов», «Искусство красоты, или Секреты дамского туалета с рекомендациями для джентльменов по искусству обольщения» и «Лекции Лолы Монтес, включая ее автобиографию» (1858).
Отрешившись от скандального образа жизни, Лола обратила свое сердце к Богу и, по словам ее лучшего друга и духовного пастыря, достопочтенного доктора Ф.-Л. Хокса, являла собой «смиренную раскаявшуюся грешницу». Она неустанно оказывала помощь бедным и принимала активное участие в работе общества, опекавшего падших женщин.
За полгода до смерти у нее произошло кровоизлияние, парализовавшее левую половину тела. Постепенно больная вроде бы начала поправляться и даже ходить, слегка прихрамывая, но в январе 1961 года скончалась то ли от воспаления легких, то ли от туберкулеза, то ли, как утверждают некоторые историки, от последствий плохо залеченного сифилиса. Похоронили ее под собственным именем Элизабет Гилберт на кладбище Гринвуд в Бруклине. После Лолы осталось всего-навсего 750 долларов, которых едва хватило на оплату счетов докторов за лечение.
Так в безвестности угасла эта красивая и, несомненно, одаренная женщина, в течение двух десятилетий посвятившая свою жизнь бешеной погоне то ли за любовью, то ли за славой. Удалось ли ей в полной мере насладиться и тем и другим? Нам это неведомо – Лола на этот счет предпочла хранить молчание.
Гурии, одалиски и баядерки императорского балета
Русские танцовщицы по своему социальному происхождению мало чем отличались от зарубежных товарок. Они тоже были дочерьми либо бедняков, либо служителей Мельпомены, каковые прилагали все усилия, чтобы отдать детей в Императорское театральное училище, поскольку обучение там велось за казенный счет. Последующая же служба на императорской сцене открывала широчайшие возможности для того, чтобы обзавестись щедрым покровителем, и по меньшей мере гарантировала скромное, но постоянное жалованье, а по выслуге 25 лет – небольшую пенсию. Вот что писала об устремлениях своих соучениц в «Воспоминаниях» гражданская жена поэта Н.А. Некрасова Авдотья Панаева, сама некоторое время обучавшаяся балету:
«Воспитанницы театральной школы были тогда пропитаны традициями своих предшественниц и заботились постоянно заготовить себе, еще находясь в школе, богатого поклонника, чтобы при выходе из школы прямо сесть в свою карету и ехать на заготовленную квартиру с приданым белья и богатого туалета».
Это совершенно не значит, что балетное отделение Императорского театрального училища уподоблялось тому вертепу, который являли собой европейские театры. В стенах училища за воспитанницами строго следили педагоги и надзиратели, для участия же в спектаклях их вывозили в специальных каретах, так называемых «линейках», высоченные окна училища были покрыты слоем непроницаемой краски почти в полный человеческий рост. Во второй половине XIX века, когда поклонники осмелели настолько, что стали осаждать театральные фургоны, преследуя их верхом и стараясь передать в окошки записочки и сласти, дирекция Императорских театров обязала своих чиновников сопровождать эти неуклюжие средства транспорта. Однако же поклонники нагло оттирали неповоротливых службистов, какого-то даже вывалили в грязь. Тогда для сопровождения транспорта, перевозящего эти сосуды греха, выделили конных жандармов, что не особенно испугало поклонников, бесстрашно ввязывавшихся в драки с ними.
Однако, невзирая на все меры предосторожности, в 1835 году князю Вяземскому удалось похитить из училища очень красивую воспитанницу Софью Кох, каковое событие шокировало весь Петербург. Начальство было в полном отчаянии не столько от самого факта похищения, сколько от того, что это прелестное создание приглянулось самому императору Николаю I. Тот был вне себя и повелел учредить самое тщательное расследование. Родственники Вяземского не на шутку перепугались и стали прилагать все усилия к тому, чтобы замять это дело. Девицу на иностранном пароходе переправили в Копенгаген, где она поступила танцовщицей в Королевский театр. В 1840 году по поводу женитьбы цесаревича Александра была объявлена амнистия, под которую подпала и девица Кох, вернувшаяся в отечество, но путь на императорскую сцену ей был заказан.
После этого вопиющего случая присмотр за воспитанницами был усилен, но он служил лишь для отпугивания рядовых поклонников. Высокородные и высокопоставленные любители театральных нимф могли выбирать себе любые розаны из этого роскошного цветника.
В 1833 году директором императорских петербургских театров был назначен отставной офицер Александр Михайлович Гедеонов. Он весьма прохладно относился к драме и опере, но обращал особое внимание на балет и театральное училище, где готовились будущие танцовщицы. Он прекрасно видел, насколько привержен к этому жанру двор и высочайшие лица, а потому завел негласное правило, что в театральное училище следует принимать лишь миловидных девочек.
– Если не будет талантлива, то чтобы мебель была красивая на сцене, – говаривал этот неисправимый любитель карт и женщин. Еще в училище он сделал своей наложницей будущую выдающуюся русскую балерину Елену Андреянову, которая даже родила от него сына. Но и до этой установки Гедеонова на сцене порхало предостаточное число молодых, прекрасного телосложения нимф в легкой одежде, способных ввести в искушение даже святого. От их прелестей сходили с ума завсегдатаи партера и лож, но более всего увлекались ими обитатели царской ложи.
