Я пошла на матч, вошла, когда он переодевался, так что я извинилась, а он просто схватил меня, как только он может, взял меня обеими руками за подбородок и спросил про мою прическу. Потом я пошла в школу одна, не попрощавшись. Довольно странно! В школе Зигу меня упрекал за то, что я сбежала. Во время репетиции наконец стало очень хорошо. Это невозможно описать, чувствуешь это каждым нервом. И запомни, что мы все это время сидели вместе, и гуляли, гуляли вдвоем, что он был помешан на том, чтобы идти на концерт, и то и сё… в 9 часов вечера, а потом идти не захотел и решил пойти на вечеринку, а когда мы там стояли, я наклонилась над часами, и мы коснулись лбами. Кажется, когда мы прощались, у него рука немного дрожала. Он долго держал мою руку… так долго… а потом опять это сделал (или мне показалось)… А может быть, это все было для видимости, ох! Возможно, это ерунда. В конце концов, он скорей скажет что-нибудь двусмысленное в присутствии Ирки и… Нет. Булуш, я переживаю духовную трагедию. Бог даст, все кончится хорошо! Господи, пожалуйста, верни мне мою маму. Мама, приезжай и помоги мне!!!
Жжет и жалит,
Дикая ревность;
Засела во мне,
Точно острый осколок.
Весна уже близко,
А я ревную все больше,
Извиваюсь и корчусь —
На что мне
Эта гадюка внутри?
Чтобы отнять покой?
Чтобы вконец измучить?
Чтобы ругалась я, как сапожник?
Горек вкус ревности.
В мои бессонные ночи
Зажигаются лампочки
Мыслей и ожиданий,
Душат несказанные слова,
Жгут утаенные слезы.
Что же это за мука:
Дразнит, не отпускает,
Ревность моей любви!
Может быть, там, где реки
Сходятся с океаном,
Там, где в саду рассветном,
Нежно блестит роса,
Где облака алеют
На бирюзовом небе —
Ты на меня посмотришь,
Мой черноокий принц!
Может быть там, где солнце,
Робко луну встречает,
Там, где весной душистой
Птицы всю ночь поют,
Там на лугу звенящем,
Ты меня поцелуешь,
Мой черноокий принц!
Память об аромате – все, что нам остается,
От красоты цветка.
Вдруг ты так же исчезнешь,
Вдруг ты меня оставишь —
С мечтой и долгой тоской?
Нет! Нет! Нет! Мама, нет!
23 февраля 1941 г.
Я очень устала. Так что рассказываю быстро. Ночью просыпаюсь, уверенная, что Зигу рядом. Начинаю его трясти, зову: «Зигу! Зигу!» Но это Арианка, которая напугана и пришла ко мне. Война! Полевые игры на войне – все время вместе, – Зигу бросается на спину и вопит: «Рена, вниз!», а потом мы идем вместе. Рысек кричит: «Рена втюрилась в тебя, Зигу!» Зигу бормочет чуть слышно: «Прекрати».
Завтра вечер! Ах, мой второй. Знаешь, у меня ужасный страх сцены. Я боюсь всего. Получится приятно провести время? Зигу будет танцевать со мной? «Что-то» произойдет?
Черт побери, этот идиот Нацек без ума от Лидки, только этого нам не хватало. Нора расстроена. Бедняжка, я надеялась, что в конце концов все наладится, но теперь… Нора надеется на вечер, но Лидка там тоже будет.
Норка! Надеюсь, ты не будешь разочарована! З. и М. и остальные ее дразнят. А этот Нацек, этот глупый, самоуверенный, ужасный негодяй… На ее месте я бы дала ему хорошую пощечину. Что за страшный задавака.
Иркин Фелуш милый, а Ирка великолепна (моя сваха). А Иркин Фелуш, хоть он и далеко, постоянно целует ее на страницах ее дневника.
Запишу, когда… ох, это будет так нескоро (или, возможно, никогда), когда… Я волнуюсь по поводу завтрашнего вечера.
Мама, помоги мне, пошли мне свое благословение, верни свою дочурку к жизни. Господи, Булуш, пожалуйста, помогите мне! Помогите мне!
24 февраля 1941 г., понедельник (второй вечер!)
О! Ах! Эх! Я ужасно устала. Но у меня определенно хватит сил, чтобы рассказать то, что я хочу тебе сообщить. Мамочка! Мама дорогая, если бы только я могла тебе все рассказать, все-все-все, и поцеловать тебя, и получить твой совет, и все тебе рассказать. Ты бы меня наверняка поняла, ты была бы рада за свою дочь, которая так… ну… («не буди лихо, пока оно тихо»)… довольна.
В школе – ничего, потом – да, потом вечер. Я все время танцевала с Зигу, моим прекрасным, единственным, благоухающим Зигу. Рома, моя соперница номер четыре, тоже там была, и вдруг она говорит: «Слушайте, он с ней седьмой раз танцует. Если дойдет до десяти, я ухожу». Зигу рассмеялся и сказал мне, что Рома еще здесь, и добавил: «Теперь может считать до двадцати». По этому поводу было много шуток. Потом он купил в буфете бублик и так мило вложил мне в рот… Потом, когда Мацек сказал: «Это у Зигу любовь на одну ночь», Зигу поспешил меня успокоить: «Нет, это неправда». И состроил при этом такую милую гримасу. Любому, даже слепцу, было видно, что что-то происходит, когда мы вместе танцуем. Хотя – я ужасно ревновала (хотя он с другими танцевал всего три-четыре раза). Но он назвал Ирку «дорогая», а она после танца взяла его под руку (я иногда тоже так делаю). Зигуш назвал Эльзу «Эльзуш» и шутя предложил ей сесть к нему на колени. Когда во время танца у нас потели руки, мы брали друг друга за локти. Замечательный, замечательный Зигуш. Конечно, теперь меня все всегда называют «госпожа Шварцер». Даже при Зигу.
С вечера мы шли держась за руки, Ирка шла с другой стороны. Было приятно, но могло быть лучше… нет! Грешно так говорить – было здорово, спасибо Тебе, Господи! С самого начала я видела, что он хотел пригласить меня, но Польдек поспешил и пригласил Нору. О, Нора, бедная Норка, это было ужасно. Нацек и Лидка кокетничали друг с другом. Она была в плохом настроении, не танцевала (Зигу, когда увидел, что ей не весело, даже послал к ней Юлека – так мило).
Бедная Нора, для нее это был трагический вечер. Она мне сказала только «Ты такая счастливая». (Нет, грешно завидовать, и вообще. Зигу проводил меня домой один, и даже при этом он не стал… он всегда милый, вежливый и хороший.)
Норка, мне ее так жалко, очень жалко, она ушла еще до конца вечера, не попрощавшись. Я слышала, как Нацек сказал, что она сидела одна, так что он ее пригласил из жалости! Он ужасный! Нацек тоже сказал, что Норе не было весело. Даже этот В. не приглашал ее, потому что она отказывалась. В конце концов, лучше оставаться со всеми в дружеских отношениях.
Снова что-то происходит между Иркой и Мацеком. Но я не хочу завидовать Ирке, она мне добра желает. Хотя и не так, как ты, моя мама, и не как Ты, Боже милостивый! Огромное Тебе спасибо и прошу Тебя, продолжай мне помогать…
Посмотри на далекие звезды
И возьми меня крепче за руку:
Будем с тобой под музыку
Танцевать —
В землю врастать,
Пока смерть не обнимет нас,
Не отнимет нас
Друг у друга.
Будем вальсировать мы, кружиться,
Будто жизнь – веселая вечеринка —
Беззаботная, легкая, вечно юная.
Страстный танец
В красивом и светлом зале:
Мы забудем о мире, грустном и маленьком,
Два огня – посредине ночного бала.
Все неважно. И я танцую с тобой
Этот вальс – без конца и начала.
25 февраля 1941 г., вторник
Зигуш! Мой замечательный! Замечательный! Замечательный! Дорогой мой «любимец»! Мы стояли в коридоре (пока Рома поносила меня в своем классе), потом я угостила его своими вафлями. Он положил кусочек мне в рот. И сказал Ирке: «Рена на первом плане», и одолжил мне свой экземпляр «Балладины». И то да сё. «Рена, ты попала под дурное влияние» – его, конечно. Потом: «Ренуся», и чуть не ударил Рысека за то, что он заигрывал со мной. Ага! Но это еще не все! У меня до сих пор гул в ушах после вечера – играйте, фанфары!! Ирка мне рассказала, что Зигу стоял с ней в коридоре и говорит: «Рена такая хорошенькая», а когда она спросила, хорошо ли он провел время, он ответил: «А ты как думаешь?» и «Ради кого Рена приходила?» А когда Ирка сказала ему, что я приходила хорошо провести время, он рассмеялся с недоверием! Увижу его сегодня вечером в 6 часов.
