– Ну наконец-то ночь и темнота!
Глаза б не видели! Здесь жизнь совсем не та,
Что в городском киоске: там суета,
Огни вокруг. А тут –
Лежу себе бумажный мятый мяч –
Не абы кто – афиша передач!
Еженедельная! Пожить бы мне!
А я вот в урне мусорной! На дне!
– Подумаешь! Ты хоть узнала мир! –
Взвыл новостной листок, зачитанный до дыр.
Я на прилавке не лежал,
Не грел бока без дела –
Носился я по площадям,
Кричал, как угорелый.
И день пронесся – смерч смертельный!
Я б лучше был еженедельный!
– А я с рождения к такой судьбе готова,
Я не упертая. – сказала яркая обертка.
Вздохнула. И вздохнула снова.
– Но я-то не готов! Я – детский журнал!
С красивыми картинками цветными!
Все восхищаются страницами моими.
Чтоб я – и в урне мусорной лежал!
Нет! Невозможно! Я вообще-то
Не ежедневная газета!
И не афиша глупая,
И не вот это… –
Он на обертку посмотрел. –
Держитесь от меня подальше! Вы не у дел!
Что началось тут: «Я в тебе дыру
Проделаю! А ну-ка получи, печатное изделье!
Нашелся тут! Хватай! Держи его!
И поутру
Бумаги разлетелись, словно перья.
А люди удивлялись: вот вопрос!
Кто разбросал здесь мусор,
Кто его
До урны не донес?
Рения. Шлю тебе поцелуй, но сейчас мне надо сесть и наполниться доверху.
13 февраля 1939 г.
Что может быть хуже, чем понедельник 13-е? Понедельник сам по себе обычно плохой день, а сегодня к этому прибавляется еще и 13-е. Не к добру! Для меня это точно был нехороший день. Вдобавок ко всем другим мелким невезениям. Я в школе. Это латынь, и входит Брюхла, поэтому, думаю, устроит контрольную. Но нет. Хорошо, даже лучше (думаю я), я в безопасности. Но она хочет, чтобы мы писали изложения на листах, вырванных из тетрадей. У меня все пошло так, как только и могло быть в понедельник 13-го. В плохой день все и пошло по-настоящему плохо. Почему? Хм… Хороший вопрос, почему?
Задать его может только человек несуеверный. Точно. Поэтому, первым делом: я пропускала школу, и в результате у меня не было некоторых вариантов; во-вторых, я все время хохотала, умирала со смеху; и, в-третьих, изложение писали на вырванных листах, к которым я относилась несерьезно, и мне даже в голову не пришло, что Брюхла может собрать эти листы.
На географии у нас произошла внезапная и бурная битва за стулья, в которой я не участвовала, но, тем не менее, считалась одной из проигравших. Мы должны были перемещаться по классу. Я еще раньше много раз говорила, что я не какая-нибудь неудачница. Поэтому я тихо пересела вместе с Норой на последнюю парту. Грука смотрит на меня и говорит, чтобы я пересела. Я не хочу, говорю, что мне и здесь хорошо. Она продолжает, и я продолжаю.
– Пересядь!
– Но я ничего не сделала.
И так далее, и так далее. Наконец, я понимаю, что мне не выкрутиться, поэтому смотрю, куда можно пересесть.
– Вот здесь есть место, пожалуйста, пересядь, – говорит Грука.
– Ох, куда угодно, только не туда. Я такая хилая, легко простужаюсь. Перегреюсь у печки и получу воспаление легких, – отвечаю.
Пора с этим кончать.
– Хорошо, тогда сюда, – говорит Грука.
Ой, нет, не у двери! Как я могу сесть у двери, с таким слабым здоровьем?
Весь класс, конечно, умирает со смеху, вопит и грохочет.
Я понимаю, что у меня нет выбора, и в конце концов пересаживаюсь, но только после ее четвертой попытки. Нора все это время сидит под партой, а я стучу не переставая. Потом я говорю Груке, что мне не видно карту. Продолжаю стучать, изображая, что это идет школьный инспектор.
Наверное, были тысячи других приключений, но я рада, что этот исключительно плохой день закончился.
14 февраля 1939 г.
Сегодня родительское собрание. Прошло не очень-то хорошо – это следы от вчерашнего. Брюхла сказала, что у меня ужасное изложение, так что теперь есть о чем беспокоиться.
15 февраля 1939 г.
Сегодня ничего особенного. Пшемысль готовится к газовой атаке, а я готовлюсь к нервной атаке. Все из-за последнего понедельника! Меня вызвали к доске на химии. Я была готова! Черт побери, Джиджик хотел меня запутать.
26 февраля 1939 г.
Последние несколько дней я была занята. Здесь была Арианка. Завтра у нас собрание, и мне нужно написать доклад.
28 марта 1939 г.
Господи, мне так грустно, очень грустно… Просто хочется плакать, выть и рыдать. Как мне выразить, до чего мне жутко? Нет… Это невозможно. Мама только что уехала, и кто знает, когда я ее снова увижу. Несколько дней назад я поссорилась с Норой, так что пришлось общаться с Иркой, а это не помогает.
Да еще воспоминания… Они всегда со мной, и даже хотя я от них плачу, даже хотя они мне разбивают сердце, они самые приятные. Это воспоминания о лучшем времени в моей жизни. Уже весна! Весной там было так хорошо. Пели птицы, цвели цветы; были только небо, душа и счастье! Люди стали думать об отпуске. Все было совсем иначе, чем здесь. Так спокойно, тепло и дружелюбно. Как мне это нравилось.
В ночь на Песах я ждала Илию. Может быть, было время, когда этот святой старик приходил к счастливым детям. Но если он приходил только к бедным людям, раз он никогда не стоял в наших распахнутых дверях, раз он никогда не показывался мне, то он должен прийти теперь, когда у меня нет ничего. Ничего, кроме воспоминаний. Дедушка болеет. Мама волнуется обо мне. О! Какая я несчастная! Иногда я специально не ем, чтобы не встретить…
Оно повсюду следует за мной:
То прячется, как только я замечу,
То тянет руки страшные навстречу,
Окутанные темной тишиной,
То, словно призрак, встанет за спиной,
И что-то шепчет мне.
Я в каждом звуке слышу, как зовет
Оно: «Иди за мной, вперед!»
И руки потирает,
И тонким пальцем заманивает,
И тихонько ждет…
2 апреля 1939 г.
Религиозное уединение закончилось. Мне не понравились эти дни. Я все еще злюсь на Нору. А Ирка не оставляет меня в покое, так что я с ней немного пообщалась. Под конец у меня даже нечего было почитать.
