Вы мне поможете, Булуш и Господь.
30 января 1942 г., пятница
Нет, не было письма, ни слова… только в голове стучит, почему? А я думаю написать новеллу. Никакого содержания, никаких так себе настроений, хватит. И в ответ тебе, Булуш.
Была б я такая, как ты сейчас,
Столько бы юношей
Вилось вокруг меня —
Все бы хотели поцеловать,
Все бы сходили с ума!
А я бы и рада, а мне все равно:
Подумаешь! Девичий стыд!
Я всех обняла бы,
А после – всех прогнала:
«Идите своей дорогой!».
Подол бы я подняла,
И солнечный свет
Упал бы на обнаженные ноги.
И столько во мне изящества —
Ну кто же тут устоит?
Смелые бы и сильные,
Наивные и прожженные
Мечтали бы обо мне:
Губы мои и плечи,
Волосы, и глаза
Видели бы во снах!
Была б я такая, как ты сейчас!
Но я – не такая,
Люблю – как могу,
Робкая и стыдливая,
Беспокойная, несчастливая.
Я довольна тем, что написала о себе, – освежу его немного.
Вы мне поможете, Булуш и Господь.
6 февраля 1942 г., пятница
Такая обычная пятница. Потому что не знаешь и в пятницу, и, ну, вообще всегда, каждый день. Я получила письмо от Булуш, его привезла Ержина. Я для него ничего не изучила. Мне так жаль, так стыдно – ужасно. И я сейчас действительно хочу учиться. Так хочу, думаю об этом. Мама, прости меня, пожалуйста, прости, ты однажды тоже это пережила, в конце концов – я… я не могу.
Зигмунт хотел приходить чаще. Я согласилась. Но это что-то, что я переживала с самых первых этапов любви, – мне не хочется видеть его так часто. Как будто я боюсь, что это станет обыденным, что мне надоест, иссякнет энергия (но это не так, правда, Норуш?). Так что рыдать? Потому что это было как сегодня? В конце концов, вчера и раньше, и до того это было по-другому. Так что надо сказать, как это было. Было или не было. Он очень меня взволновал и вызвал приятную неутихающую дрожь. Все было приятно: поцелуи, взгляды и слова и все, что не было таким бесплотным, да, это тоже. И сегодня было как в первый раз – не в конце. Потому что действительно, кто виноват, что я стала думать о том, как честно и ясно З. говорит какие-то вещи. Я тоже ему говорила и, возможно, именно это так меня внутренне унизило. «Ренушка! Ты такая глупая!» – бывало, скажет мама. Потому что ты до этого не испытывала другой любви? Потому что твоя мечта была такой невообразимой? Потому что первый поцелуй, как З. говорит, был как только что сорванные вишни? Да, поэтому! Потому что, когда он (правда, вполне честно и откровенно) рассказал обо всех своих интрижках, обычных флиртах и небольших романах, нечего было ему рассказать впечатляющего, если это вообще могло на него произвести впечатление? Или, может, дело не в этом… Мне нужно внимательно ощупать свое сердце, чтобы понять, где болит. Может быть, взволнованная речь об этой первой Ядзе, нет, и не это, и не то, что те переживания были гораздо более романтичными, чем наши, или это сравнение? Да, да… ты сравнивал, как я любила тебя, с тем, как ты любил ее. Я вообще ничего не значила в твоей жизни, ты даже не обращал на меня внимания. Но что мне на самом деле нужно? Вообще, я всегда это знала, я даже (иногда) не требовала взаимности. И все же, почему тебя удивляет, что меня «охватывала сдержанность»? Почему я была смущена, унижение застилало мне глаза? Что бы я ни говорила и ни делала – всегда казалось мне чрезмерным. Ты был свободен делать что угодно, но у девушек есть свои собственные особые, «священные» правила. И почему, З., почему «это» произошло? Не потому, что ты считал меня привлекательной («потому что я даже не пыталась вести интересный разговор»), не потому, что я тебя нашла, не так ли? Или, может быть, скандал с представлением и конкурсом? Возможно, это было неважно – совсем неважно? Эти соперницы, которых я побеждала, меня не радовали (или радовали?) (теперь я знаю – это представление). В конце концов, любая из этих причин. Я все это знала, но никогда не подозревала, что слышать это в такой приятной, «доступной форме» будет так больно, ну, не так больно, как спазм. Ты мог ее любить, хотя потом – разлюбить. И нашим отношениям не было названия – что-то между дружбой и именно этим, – а потом они приобрели более четкий характер. Но я могу это сказать иначе. Для меня ты сразу стал больше, чем друг (хотя иногда я тебя ненавидела), может быть, именно поэтому. Возможно, я бы удалилась и закрыла фронт, если… О, всегда было «если», и именно поэтому я осталась и останусь. Но даже сегодня мне жаль, что тогда у меня «молоко на губах не обсохло», я была неофитом, наивным существом. Мне жаль, что я не могу сказать: «По крайней мере, мне не было скучно». Но одно обещание будет выполнено, даже если буду любить пламенно – как сегодня. Теперь мне лучше, мне хорошо, теперь я перелистаю все старые, обезоруживающе наивные страницы.
Вы мне поможете, Булуш и Господь.
Будем петь!
Будем петь!
И пока мечта жива,
И пока весна волнует,
Пусть летят в небеса
Наши голоса!
8 февраля 1942 г., воскресенье
Хочу начать рассказ об истории. Истории нашей любви. Написанной совершенно самостоятельно. Но надо… возможно, это трудно, когда… не знаю. Вы мне поможете, Булуш и Господь.
16 февраля 1942 г., понедельник
Завтра иду к Норушке. На весь день. Будем говорить для спокойствия своих душ. Мы все уладим и построим, хотя бы теоретически, свою будущую компанию. Это надо сделать. Во что бы то ни стало, нам это нужно. Я ходила к Ирке, она мне нанесла ответный визит. И снова начинает плестись паутина отношений. Но я не хочу, чтобы она сплелась настолько, что пауки меня задушат. Мне нужно видеть свое, надо встретиться.
Как она отвратительна, эта жизнь, которая начинается с рассматривания его губ, а заканчивается рассматриванием его ногтей. Я изо всех сил стараюсь избавиться от этого влияния. Но это очень трудно, потому что я мечтаю обнять его. Если бы у меня было какое-то занятие или кто-то другой, я бы столько об этом не думала. Странно и забавно, что я всегда знаю об этом заранее.
Вчера я рассказала Ярошке историю своей мести. Ярошка говорит: «Глупо, ты выдумываешь истории!» А сегодня, сегодня в этом есть какая-то правда.
Иногда у человека бывают соперники, вот так. В некоторых случаях человек краснеет, как только услышит их имя. Что я собой представляю, если она – моя соперница?! Я об этом никогда не думала, а он, судя по всему, думал. Нет. Это ерунда. Это пройдет, точно. Или это пройдет, или разрыв навсегда! Может быть, только на время. Потому что мне трудно отказаться от мечты. Мечты, которую я довела до совершенства, вырастила в своих самых тайных мыслях. Превозмочь настроения – уже? Нет, я это неверно назвала. Это хорошее настроение, но я сразу знаю, чувствую его мгновенно и изменяю, ах, приспосабливаюсь. И я сержусь! Потому что лучше спрятать плохое настроение в самом хорошем настроении.
