Как можно быть влюбленной полтора года? Что за идиотский вопрос! Только теперь ты по-настоящему умеешь любить. Я… Ну, мне кажется, я потеряла голову. Но нет, все реально, пульсирует, кипит жизнью и любовью, и юностью. Я чувствую, как будто еду в карете или несусь сквозь ветер и дождь. А о Зигу, о моем самом чудесном в мире, я писать не могу, не могу перевести дыхание, не могу найти слова. Я могла бы раствориться в собственной нежности, влечении. Сегодня была готова его задушить, но что я тогда буду делать? Зигушка, на самом деле я пишу это для тебя и только для тебя! Я раскрыла тебе свое сердце, ты мне так дорог! Я счастлива, счастлива, и мне легко и… Мечты! Глупые, безумные, прекрасные мечты! Всё.
Заберусь на подоконник —
Нет – еще куда повыше:
На покатую на крышу
Самой развысокой башни!
И оттуда я, как ветер,
И подую, и присвистну,
Бой часов средневековых —
Это тоже голос мой.
Слышишь, милый,
Дин-дон?
Это радости звон,
Это колокол любви
На целый мир звенит.
А эти колокольчики —
Дили-дили-дон-дон —
С моей душою братья.
Мне только восемнадцать —
И не могу молчать я —
Поведаю тебе
О том, что всем на свете
По страшному секрету
Давно уже известно:
Весенний теплый ветер
Летит лучей быстрее,
А с этим ветром, милый,
И я лечу к тебе.
Вы мне поможете, Булуш и Господь.
После сегодняшнего дня. завтра
Мне страшно. Я действительно боюсь за себя. Ночью думала писать, писать, писать, но писать не смогла. Потому что знаю, как сосредоточены мои мысли. Подумать только, весна и мечтания, которые бродили по луне и звездам и в мире, теперь соединились в одном крепком объятии! А теперь воображать – недостаточно, сейчас я хочу, чтобы он был рядом. Это было бы для меня лучше всего, а так мне только хорошо. Но вчера – я этого не забуду, Зигуш, – вчера была весна!
Не понимаю, почему цветы
Не распускаются у ног твоих.
Гордая моя птица, мой май,
Мой ангел ты, мой весенний рай.
Я подавляю в себе этот крик. Я бы выбежала в поле, раскинула бы широко руки и кричала как безумная. Май! Рай! Весна! Вееесна! А потом… Еще одно такое же объятие. В котором было бы всё. Господи! Какая я ужасная!
Получила открытки от мамочки и Тицу. Печальные открытки, ужасные! А я, их дитя, чувствую себя так великолепно и радостно?! Это страшный грех. Простите меня. Потому что я…
Я счастлива —
На чердаке, в подвале,
Среди врагов.
Я жалкий житель гетто,
Но с любовью в сердце,
И потому мне мил
Жестокий мир,
И потому тепло мне,
И не страшно упасть на дно,
Носить позорную повязку —
Да что угодно.
Нет, все же это не то, что я хочу написать.
Есть новость у меня.
Да вы послушайте!
В ночи пролился дождь —
С грохочущими грозами,
И в голове моей фиалки зацвели.
Не знаю, почему, но поутру
Все стало светло-розовым,
А голова – как чашечка цветка.
И я ловила взгляды недовольные
И слышала я возгласы тревожные:
«Смотрите! До чего она легка,
Светла и весела!
Какая странная! Поосторожней с ней!»
Кузины, тетушки и прочая родня —
Все обсуждают и стыдят меня.
Какой позор на целый долгий род!
Ничто теперь от слухов не спасет!
Я знаю: мне бы спрятать радость,
Глаза бы опустить печально
И штопать, штопать бесконечно
Дырявые чулки, вздыхая
Об участи людей тяжелой,
О глупости войны жестокой.
Мне плакать бы. Но для чего?
Ведь я себе давала слово,
Что сердце я освобожу
От грусти и тревог бесцельных,
Что сердце – только для любви,
И нет в нем места для другого.
В моей петлице —
Цветок весенний,
И я рисую сердца повсюду
И в них пишу я
Одно лишь имя —
Твое.
Надо заниматься физической работой. Вы мне поможете, Булуш и Господь.
24 апреля 1942 г.
Ты был у Зигуша дома. Зигуш знает тебя! О, рай! О, май! О, весна! Уже достаточно… Вы мне поможете, Булуш и Господь.
26 апреля 1942 г., понедельник
Не знаю, с чего начать! Надо собраться с мыслями и себя собрать, надо заставить себя выразить все. На самом деле это последнее восклицание о рае, мае и весне было последним. Сначала мне было ужасно. Я хотела тебя порвать, сжечь, уничтожить за то, что ты выдал мои секреты. Как ты мог? В конце концов, ты в самом начале мне обещал сохранять верность. По какому праву ты так бесстыдно раскрыл свои страницы? Когда я подумала о том, что кто-то ворвался (ну да, ворвался) в мой личный, очень интимный мир, нет, я почувствовала не пустоту, а страшный, жгучий стыд. Это прошло, это ощущение вскоре ушло. Знаешь, я думала, что он способен меня понять лучше, чем кто-либо. В самом деле, я думала, он единственный человек, который может меня понять. Он знает меня очень хорошо, пугающе хорошо. И он добрый, любящий, понимающий и… Разве сегодня он не поцеловал меня как отец, муж, мать?
Ах, вообще не хочется писать. Мне надо обдумать кое-какие ужасно приятные мечты. Но надо писать для облегчения и осветления души, чтобы все стало ясно. Правда, я сейчас не описываю подробности, не могу. (Зигмунт, в конце концов, ты хотел, чтобы я выросла.) То, что я пишу, – честно, это правда, остро прочувствовано, но… (все-таки есть «но»), мне кажется, я что-то утратила, совсем капельку веры в тебя. Раньше я доверяла тебе свои мысли, мысли, которые даже сама еще не думала, а сегодня я этого делать не хочу, не могу… Нет, ты не виноват, мой дорогой Дневник, это не ты, а я и… нет, только я. Теперь я об этом забуду. Хочу забыть, хочу тебя словесно обнять и сказать: «Спасибо, мой дорогой друг, за то, что ты позволил Зигу заглянуть мне в душу».
Сегодня мы пришли к взаимопониманию. Я знаю, мы уже давно понимаем друг друга, но эти слова не сложились вместе. Еще я знаю, что ищу работу, и знаю, зачем эта работа мне нужна. Ведь я это я, и я знаю, почему я что-то делаю. Но подумай, Зигу это тоже знает! Это возмутительно – и в то же время прекрасно. А откуда он это знает? Как я сказала, он меня знает очень хорошо. Ах! Ты знаешь, что на деле это было впервые?! Значит, сбылось. Ты знаешь, что приехала кузина Зигмунта, она живет у них, и мне придется с ней встретиться?
