7 мая 1939 г.
Май. Это очень странный май. Такой грустный… Бр-р-р …Идет дождь. Подумать только, уже май, май, а я еще не видела ни одного дерева в цвету, не чувствовала запах просыпающихся полей, моих полей… Дождь. Хорошо, что дождь. В последнее время я люблю дождь, потому что я знаю, что там было так же, когда шел дождь. Вчера я ходила на вечеринку, а потом болтала с Норой о том о сем, о разных целях в жизни людей, о пользе учения. Я очень люблю разговаривать, когда знаю, что человек меня понимает…
Над улицей встала луна —
Небесный ночник для мечтателей.
А улица и не заметила —
Бессонного шума полна.
Бежит все, бежит без оглядки:
Цок-цок – каблуки по брусчатке.
Беспрерывный
Ритм колес,
Маячок такси.
По стальным путям скользит
Радостный трамвай.
Остановится, вздохнет:
«Заходи давай!»
И исчезнут в одночасье
Люди с отстановки,
И поедут восвояси, близко-далеко
На трамвае красном.
А за ним бежит по небу
Огонек луны.
Но ее лучи в рекламном
Свете не видны.
И глядит луна, как люди
В уплывающем трамвае
Уходящий день везут.
И луну не замечают,
Высоко она, в печали:
Слишком яркая, большая
Улица внизу.
Я смотрю на мир из моего окна,
А в окне все та же улица видна:
Нежно прижимаются водостоки к стенам,
Магазины – те же, крыши – неизменны,
И дрога так же от дождя блестит,
И в соседних окнах вечно тот же вид:
Вот адвокат и дочка его,
Вот дворник в каморке, а выше – аптекарь;
Вот дама седая на третьем,
А это – девчушка,
Все время – с игрушкой:
То кукла, то клоун.
И ставни они открывают словно
По расписанию
И смотрят на те же дома,
На те же витрины, на вывески красные.
Не движется улица – словно во сне.
И только прохожие – разные.
18 июня 1939 г.
Сегодня у меня день рождения. Не хочу думать ни о чем грустном, о том, что там меня нет… Тссс! Так что вместо этого я думаю, что полезного я сделала за свою жизнь.
A voice, “None.”
Me, “I get good grades at school.”
Voice, “You haven’t earned it. What else?”
Me, “Nothing. I really want to go to France.”
Voice, “You want to be famous?”
Me, “I’d like to be famous, but I won’t be.
So I want to be happy, very happy.”
Голос внутри меня: «А ничего!»
Я: «Но как же отличные оценки в школе?»
Голос: «Незаслуженно это все. Что еще-то?»
Я: «Ничего. Зато я мечтаю поехать во Францию».
Голос: «Может, ты еще и знаменитой хочешь стать?»
Я: «Хочу! Но вряд ли стану.
А вот счастливой – буду! Самой счастливой!»
Завтра конец учебного года, а мне все равно. Совсем… Совсем… Совсем.
Мне снова очень нравится Эржина, а Брюхла меньше. Норе об этом не сказала, не хочу ее волновать. Завтра я тебе расскажу о нашей поездке.
Если бы крылья были у нас,
А у каждого камня – душа,
Мир сошел бы с ума тот же час,
Солнце с неба упало, как шар;
Люди в танце кружились бы: раз-два-три-раз,
И потоп начался, и пожар!
Нам бы скорости в музыку эту —
И из темного мира печали
Улетели бы к небу и свету,
За земные границы умчались,
Унеслись за земные пределы
В торжестве этой силы крылатой
И летали в искрящеся-белом:
За спиною – красивые крылья.
Пусть же время летит оголтело,
Время света, что сделалось былью
До мгновенья, как в зябком бессильи
Мы замедлим полет.
До того, как устанем, угаснем
И время придет —
Падать.
15 августа 1939 г.
Я давно не говорила с тобой. Конец учебного года давно прошел, летние каникулы почти закончилась, а я с тобой не говорила. Я ездила в гости к моей тете за город, я ездила в Варшаву, я видела маму и теперь вернулась. А ты ничего об этом не знаешь. Лежал здесь один с моими мыслями и даже не знаешь, что у нас была секретная мобилизация, не знаешь, что русские подписали договор с немцами. Не знаешь, что люди запасаются едой, что все наготове, ждут… войну. Когда мы с мамой прощались, я ее крепко обняла. Этим молчаливым объятием я хотела сказать ей все. Я хотела взять ее душу и отдать свою, потому что – когда?
В нашу последнюю встречу
Мама меня обняла —
И это объятие греет,
И утирает слезы,
И разгоняет тучи.
Но я верю, что мы дождёмся,
Что обнимемся снова,
И луч прорвется.
Сегодня не могу логично рассуждать. Наверное, это и называется «хандрой». Что-то быстро пролетает и исчезает в тумане. Зигзаги, круги, полосы, туман… розовый туман, зеленоватый. Нет. Ничего меня не интересует. Одна только мысль вертится у меня в голове, только одна, все время одна и та же. Мама… война… коричневые ботинки… война… мама.
6 сентября 1939 г.
В четверг началась война! Сначала 30 или 31 августа Польша вступила в войну с Германией. Потом Англия и Франция тоже объявили Гитлеру войну и окружили его с трех сторон. Но он не сидит без дела. Вражеские самолеты летают над Пшемыслем, то и дело ревет сирена воздушной тревоги. Но, слава богу, пока на наш город не упала ни одна бомба. Другие города, как Краков, Львов, Ченстохова и Варшава, частично разрушены.
Но мы все воюем, все воюем, от девочек до солдат. Я участвовала в женских военных учениях – рыли противовоздушные окопы, шили противогазные маски. Я была вестовым. Подавала чай солдатам. Ходила и собирала еду для солдат. Словом, я воюю вместе с остальным польским народом. Я воюю, и я одержу победу!
10 сентября 1939 г.
О Боже! Господи! Мы в пути уже три дня. Пшемысль был обстрелян. Нам пришлось бежать. Спаслись мы втроем: я, Арианка и дедушка. Мы покинули горящий, почти разрушенный город в середине ночи пешком, таща на себе вещи. Бабушка осталась. Господи, пожалуйста, защити ее. На дороге мы слышали, что Пшемысль разрушен.
