На открытии парламента Иаков в своей неубедительной манере прочел искусно составленную речь, где не постыдился восславить свою особу за то, что в течение восемнадцати лет обеспечивал мир в королевстве и требовал от своих подданных меньше денег, чем любой из его предшественников. Надо сказать, что эти достижения не произвели никакого впечатления на членов палаты общин, похоже, они были даже несколько оскорблены тем, что к ним не обращались с просьбой о выделении средств почаще, дабы дать им возможность щегольнуть своей властью. Услышав заключительную просьбу короля выделить пятьсот тысяч фунтов на военные цели, они воспрянули духом, заполучив такой основательный повод отвести душу в парламентских прениях. Члены палаты не менее других жаждали войны, но им никак не хотелось нести колоссальные затраты на нее. Для начала парламентарии решили устроить показательную порку правительству, и удобным предлогом для этого послужили патенты.
Патенты, созданные для поощрения развития ремесел и торговли, выдавались изобретателям изготовления какой-нибудь ходовой продукции, собственно говоря, обеспечивая им своего рода монополию (вспомним дурной памяти отравительницу миссис Анну Тернер с ее патентом на торговлю крахмалом с примесью шафрана). Подобная система была бы весьма действенной при полной добропорядочности ее участников, но выдача патентов при разгуле повальной коррупции создала благодатную питательную почву для взяточничества. Выдача патентов превратилась в источник незаконных доходов: очень скоро укоренился обычай, согласно которому держателям патентов надлежало платить мзду особам, близким к королевскому двору. Таким образом, Эдуард Вильерс, граф Энглси, сводный брат Бекингема, и Кристофер Вильерс, родной братец фаворита, оказались заинтересованы в торговле золотой канителью, зеркальным стеклом и другими товарами. Наиболее дотошные члены палаты общин не поленились поточнее изучить деятельность соответствующих фирм и обнаружили там вопиющие злоупотребления.
Стоило кому-нибудь хоть намеком задеть честь семейства Бекингем, как фаворит немедленно стеной вставал на защиту своего клана. По этому случаю он произнес в палате лордов пламенную речь в защиту патентов. Генеральный прокурор Йелвертон, которого он счел ненадежным, был смещен с должности по обвинению в ненадлежащем исполнении служебных обязанностей и заменен придворным сэром Томасом Ковентри. Лордом верховным судьей стал угодливый старичок сэр Джеймс Ней, пообещавший завещать свое немалое состояние внучке графини Бекингем. На должность лорда-казначея был назначен умевший держать язык за зубами сэр Генри Монтэгю, принесший в дар его королевскому величеству двадцать тысяч фунтов стерлингов.
Это ни капельки не испугало воинственно настроенных членов палаты общин: они пригрозили братьям Вильерс публичным обвинением и предали гласности торговлю пивом и вином, которую полностью подмял под себя двоюродный брат фаворита, сэр Джайлс Момпессон. Здесь царил полный разгул произвола, поскольку, учредив патент как единственное средство разрешения на открытие таверны, закон обеспечил бандитам преимущество перед честными людьми. Таверны стали притонами наемных убийц, мошенников и воров всех мастей, которые без труда устраняли любых конкурентов.
Вызванный в палату общин сэр Джайлс Момпессон, выслушав обвинение, не стал дожидаться продолжения этой прилюдной порки, выпрыгнул в открытое окно и пустился в бега. Он успел скрыться за Ла-Маншем раньше, чем преследователям удалось напасть на его след. Общественное возмущение было столь неистовым, что Бекингем наконец-то реально оценил создавшееся положение и испытал некоторый приступ страха. В нем отсутствовала жилка политика, и его попытка защититься в палате лордов имела жалкий вид: он совершенно неубедительно пытался доказать, что зло исходит не от патентов, но от злоупотреблений при их выдаче, в чем были виноваты министры и чиновники.
В парламенте еще не вызрела ненависть к Бекингему, и в нем еще не усматривали никакой опасности, а потому его члены решили свалить столп правительства, сэра Бэкона, и направили все усилия на выполнение этой задачи.
Король решил, что пора выступить против такой наглости, явился в палату общин и выступил с длинной речью, уснащенной громоздкими латинскими фразами. Он напомнил о своем божественном праве на правление и пожаловался на непостоянство своих подданных. Ранее просьбы, уважение, послушание высказывались и выражались ему и маркизу Бекингему, теперь же все обращались в парламент, как будто ни короля, ни фаворита не существовало. Это ничуть не охладило пыл членов парламента, который подогревал сэр Эдвард Коук, заклятый враг Фрэнсиса Бэкона. Бэкона подвергли такому безжалостному допросу, что это вызвало страх у миролюбивого монарха.
Тут положение спас Бекингем, совершивший поистине театральный эффект: он выступил в палате лордов – палата общин не позволила ему нарушить регламент, дело дошло до обнаженных шпаг и конфликт уладило лишь вмешательство принца Уэльского, – со страстной обличительной речью против патентов. Он завершил ее сенсационным заявлением, прозвучавшим как гром среди ясного неба:
– Если мой отец породил двух сыновей, которые нанесли оскорбление английскому обществу, тот же отец породил и третьего, который ускорит их наказание!
Успех этого маневра превзошел все ожидания оратора. Парламентарии решили, что фаворит говорит от имени его величества и изменение позиции монарха есть полная заслуга парламента. Собственно говоря, теперь он представлял собой опору короля Иакова; что же касается братьев Вильерс, то парламентарии потеряли всякий интерес к их преследованию. Однако король сделал вид, что глас народа не оставил его равнодушным, и через несколько дней отменил патенты на золотую и серебряную канитель, продажу пива и вина, открытие таверн и гостиниц. Он также приказал выпустить из тюрем всех, кто содержался в заключении по делам о патентах. Парламент счел это своей победой и вознаградил короля, выделив ему субсидию в размере шестисот тысяч фунтов стерлингов. Бэкон же был обвинен в мздоимстве и злоупотреблении служебным положением – вещь, широко практикуемая в то время, – и смещен со всех своих постов. Его приговорили к тюремному заключению на усмотрение короля, штрафу в сорок тысяч фунтов – для погрязшего в долгах Бэкона это было фантастической суммой, – запрету проживать на расстоянии ближе 12 миль от Лондона, запрету на занятие государственных должностей и право заседать в парламенте. За этот приговор дружно проголосовали все лорды, за исключением Бекингема. Он прилагал все усилия для спасения друга, даже просил короля распустить парламент, но это был единственный случай, когда монарх отказал ему. Но, благодаря Джорджу, Бэкон провел в Тауэре всего несколько дней.
Падение Бэкона имело решающее воздействие на судьбу Бекингема. Во-первых, парламент стал рассматривать его как врага. Во-вторых, он лишился мудрого и проницательного друга, который служил ему проводником в запутанных государственных делах, разъяснял ему истинное положение дел и охлаждал его пыл. Этой незаменимой поддержки Джорджу не хватило именно тогда, когда позднее ослабление власти короля и осложнение политической обстановки придали дополнительную злокозненную окраску его действиям.
Оставалась небольшая возможность того, что Бэкон на расстоянии сохранит свою роль наставника. Но она была погублена досадной размолвкой. Бэкон проживал в Лондоне в королевском особняке Йорк-хаус, содержать который ему теперь было не по карману. Бекингем, подыскивавший резиденцию, достойную его положения, вежливо предложил купить его у отставного канцлера, но тот не хотел расставаться с привычным ему жилищем и сослался на то, что здоровье не позволяет ему переносить трудности сельской жизни.
