«…Я раскрою парламенту, как вы помыкали мной, как не могли назначить день, чтобы выслушать его [парламента] представителей, ибо тогда из-за послеполуденной поездки по сельской местности вы ужасно простудились…; но я не буду скрывать от них, что, невзирая на эту простуду, вы были в состоянии переговорить с агентами короля Испании… Я молю Господа, чтобы, наконец, он сниспослал вам благоразумие, в противном случае даже моя жена и дети не утешат меня, тем более что меня подозревают в направлении моего взора скорее к восходящему солнцу, нежели к творцу моей судьбы…»
Раздираемый внутренними противоречиями, Иаков не нашел в себе сил отказать в аудиенции молодым людям, вина которых тянула на государственное преступление. Карл передал ему записку Уильямса. Король неспешно и тщательно изучил сей труд и раскрыл объятия блудным сынам:
– Я огорчен, что обидел своих детей и проявил склонность внимать речам предателей. Ваша невиновность блистает подобно солнцу в полдень.
Все обнялись и разрыдались слезами радости. С того примечательного дня ничто и никто не смогло вытеснить герцога из сердца его повелителя. Облитым презрением монарха, потерявшим репутацию испанским дипломатам пришлось срочно покинуть Англию.
Козлом отпущения за все шарахания и просчеты в области англо-испанской дипломатии стал отставной посол лорд Бристль. Король отказался принять его по возвращении в Англию, пока тот не предстанет перед комиссией по расследованию его деятельности. Комиссия обошлась с послом очень сурово, но, невзирая на стремление ублажить фаворита, должна была признать его невиновность. Король изъявил готовность дать ему вожделенную аудиенцию, но Бекингем лег костьми, чтобы не допустить этой встречи. Он так осаждал короля всеми доступными ему уловками, что тот предложил Бристлю кончить эту историю миром, если лорд согласится добровольно уйти в отставку. Не видевший за собой никакой вины посол отказался. Это настолько рассердило Иакова, что он сначала хотел отправить того в Тауэр, но, по размышлении, убоялся взрыва негодования общественного мнения. В конце концов, послу было предписано отправиться в изгнание в его особняк в Шербурне, так и не получив личной встречи с монархом. Принц Карл сохранил неприязнь к Бристлю; став королем, он запретил ему присутствовать на церемонии коронации, вычеркнул его из списка тайных советников и даже пытался запретить ему участвовать в заседаниях палаты лордов. Это весьма скандализовало общество и внесло свой вклад в недовольство дворянства Стюартами, за которое ему пришлось заплатить своей головой.
Герцог Бекингем не побоялся покуситься и на такую мощную фигуру, как лорд-казначей Крэнфилд, чье смещение грозило разрушением финансов королевства. Выступление против войны с Испанией дорого обошлось Крэнфилду: поскольку король проявил полную несгибаемость, Бекингем натравил на лорда-казначея парламент, невзлюбивший его за наведение строжайшей экономии во всех областях.
Король будто бы пришел в отчаяние и предсказывал своим «возлюбленным деткам», что они потом горько пожалеют об ослаблении финансового состояния короны и о том, что из-за стремления к войне подрубают сук, на котором сидят.
Герцогу же без особого труда удалось запустить процедуру «импичмента» – отстранения от должности, – мстительные парламентарии заставили Крэнфилда сполна испить чашу унижения и крушения всего, что он с такой любовью создавал. Его обвинили в коррупции, лишили всех должностей, приговорили к разорительному штрафу и тюремному заключению. Единственно, что мог сделать для него король, так это в 1626 году, когда страсти несколько улеглись, простить его и освободить из заключения, но остаток своих дней Крэнфилд провел не у дел, хотя членство его в парламенте было восстановлено. Зато этот успех окрылил парламент и уверил палату общин в ее всемогуществе. К великому огорчению Бекингема, ее члены не горели особым желанием затевать войну с Испанией, зато им не терпелось выступить в крестовый поход против католиков внутри королевства. Они чуть ли не единогласно проголосовали за соответствующий закон, но у короля еще хватило сил отказаться подписать его.
Тем временем неспешно, со многими препятствиями, но шла к своему завершению история с женитьбой принца Карла на французской принцессе Генриэтте-Марии. Младшая дочь Генриха IV и Марии Медичи родилась в 1609 году и отличалась чрезвычайным сходством со своим отцом. Это было прелестное дитя с темными локонами и карими глазами, очень живое и импульсивное. Ее обучали вместе с братом Гастоном, но она дополнительно получала уроки по религии от почтенной матери Мадлен, кармелитки, поскольку Мария Медичи придавала большое значение духовному воспитанию дочери. Ее также выучили верховой езде и искусству танцев, причем у принцессы развилась особая любовь к театру. Генриэтта была невелика ростом, но это совершенно не портило ее, тем более что Карл сам был невысок. Английские дипломаты подогревали интерес королевской семьи в отечестве своими отчетами, расписывая достоинства принцессы, «прекраснейшей девицы Франции и нежнейшего создания в мире». Как уже упоминалось выше, в ноябре 1624 года был подписан брачный контракт, но папа Урбан VIII упрямо тянул волокиту с выдачей разрешения на брак, не видя у англичан стремления положить конец преследованию католиков. Тут лопнуло терпение у Марии Медичи: она заявила, что, несмотря на свое высочайшее уважение к институту церкви, обойдется без разрешения, как это сделала в свое время ее дальняя родственница Катарина Медичи, выдав дочь Маргариту за гугенота Генриха Наваррского. Такое смелое заявление верной дочери церкви поколебало упорство Урбана VIII, и в январе 1625 года разрешение было получено.
Историки находят немало подтверждений тому, что будто бы сам Иаков I видел, в какую пропасть он ввергает королевство, давая согласие на этот брак, ибо католическая женитьба сына становилась пропастью, которая разверзалась между правящей династией и подданными королевства самого разного ранга. Именно в ней закладывались частичные причины и революции 1640 года, и «Славной революции» 1688 года с падением монарха-католика Иакова II. Но стареющий и больной Иаков уже был не в состоянии совершать какие-нибудь действия на благо королевства, его в этой жизни поддерживала единственная страсть к своему обожаемому Стини. Обычно в доказательство этому приводится следующее письмо:
«Мое единственное нежное и дорогое дитя!
Хотя вы пожелали, чтобы я ответил вам вчера, я написал бы вам еще тем вечером, если бы при выходе из парка на меня не напала такая сонливость, что мне пришлось присесть и соснуть полчаса в своем кресле. Поскольку я не могу быть спокоен, не отправив вам сие письмо, моля Бога, чтобы я мог иметь радостную и мирную встречу с вами и чтобы мы в сие Рождество заключили бы новый брак, навеки нерасторжимый. Ибо я желаю оставаться на сем свете только ради вас. Я бы желал скорее быть изгнанным с вами в любой уголок земли, нежели вести без вас горестную жизнь вдовца. Итак, да благослови Господь вас, мое нежное дитя и супруга, и додаждь мне, чтобы вы всегда были утешением вашего дорогого папочки и супруга.
Король Иаков».
В ответ он получил столь же исполненные нежности строки от Бекингема, усиленно разрушавшего основы правления государством, на создание которых король положил всю свою жизнь:
