Параллельно с раздачей наград раздавались наказания. Королева-мать была оправлена в ссылку в замок Блуа, причем ей не разрешили забрать с собой дочерей Кристину и Генриэтту-Марию. Леонору Галигаи судили, предъявив ей обвинение «в оскорблении ее величества», что приравнивалось к государственному преступлению, к которому позднее добавили обвинение в колдовстве. Конечно, этот процесс был предлогом для того, чтобы завладеть ее богатством. Напоминаем, что по брачному контракту супругам Кончини определялось раздельное владение имуществом, так что основная часть огромного состояния принадлежала Леоноре. Надо сказать, она защищалась очень продуманно и ловко. До самого конца она была уверена, что будет оправдана и выслана на родину. Но Людовик с самого начала был намерен уничтожить ее, и неудивительно, что ей вынесли смертный приговор. Правда, обвинение в колдовстве в приговор не включили, ибо парламент Парижа не был склонен выносить приговоры с лишением жизни именно на этом основании. Фаворитке поставили в вину злоупотребление королевской властью и растрату королевских средств. Когда его зачитали, по свидетельству венецианского посла, «она издала душераздирающий крик». 8 июля 1617 года Леонору Галигаи казнили на Гревской площади, а тело сожгли. По рукам тут же начали ходить памфлеты о чернокнижных художествах «французской Медеи», причем какой-то борзописец даже набрался смелости утверждать, что она сожительствовала с бесом по имени Рубико. Через пять лет, после улаживания всяких дипломатических формальностей, во Флоренцию направили специальное посольство для изъятия денег супругов Кончини в тамошних банках, причем удалось получить только часть. Подобные же трудности возникли в Антверпене и Риме; в концов концов деньги, помещенные в римском ломбарде, были переданы на нужды собора Святого Петра в Риме. Обобранный сын Кончини уехал во Флоренцию и вскоре скончался во время какой-то эпидемии.
Теперь Людовик каждодневно лично занимался управлением королевства, созывая Государственный совет. В качестве министров были привлечены старые кадры, друзья его отца, причем семидесятипятилетний Виллеруа служил еще при Карле IХ Валуа. Де Люиню не составляло труда манипулировать этими людьми, которые быстро получили прозвище «старцев». Людовик взял за правило внимательно выслушивать мнение членов Совета и выносить на их основе взвешенное решение. Он всегда вел себя чрезвычайно сдержанно, был немногословен и отличался чрезвычайным хладнокровием. Но он не мог побороть свою привязанность к де Люиню, и сокольничий забирал все большую и большую власть. Фактически период с 1617 до 1621 года считается «царствованием де Люиня».
Король был настолько привязан к фавориту, что не мог ни дня провести без него. По этикету ему надлежало дважды в день навещать супругу, Анну Австрийскую, но, быстрехонько отбыв эту повинность, он устремлялся к своему любимцу. Людовик поистине осыпал его титулами, должностями и материальными благами. В грамоте, согласно которой землям Майе даровался статус герцогства-пэрства, говорилось: «Поскольку услуги, оказанные мне сьёром де Люинем, заслуживают вечной памяти, я хотел бы также, чтобы вознаграждение за них имело вечный характер». Он пожелал выдать за него замуж одну из своих незаконнорожденных сестер, дочь Габриэль д’Эстре, мадмуазель де Вандом, но кичливая дочь Генриха IV отказалась вступать в брак с худородным дворянином. Тогда ему сосватали Мари де Роган-Монбазон, представительницу одной из родовитейших семей Франции, заносчивый девиз которой звучал настоящим вызовом: «Королем быть не могу, герцогом пренебрегаю. Я – Роган!»
Де Люинь подготовил своей невесте на свадьбу недурной подарок: так называемое «право табурета», т. е. сидеть в присутствии королевы, – такой чести обычно удостаивались только принцессы крови. Король и не мог предполагать, что впоследствии эта женщина станет герцогиней де Шеврёз, самым заклятым его врагом. Когда в январе 1621 года у де Люиня родился сын, Людовик находился в Кале и по такому случаю приказал устроить салют в двадцать один залп из всех пушек крепости этого города. Крестными родителями младенца стали король и королева-мать, а Анна Австрийская изъявила желание выступить в роли свахи, организовав сговор для будущего брака старшей дочери де Люиня с сыном герцога де Гиза, одного из родовитейших вельмож (оба дитяти только что вышли из младенческого возраста).
Естественно, такое возвышение незначительного придворного не могло не вызвать порицания окружающих. Его обвиняли в бездарности, амбициозности, корыстолюбии, неблагодарности, эгоизме, нелояльности, халатности, неразумности, поверхностном мышлении и заботе лишь о своих собственных интересах. Историки говорят о странном противоречии между королем, смелым, бесстрашным, истинным воином по своему складу, и фаворитом, боявшимся военных действий, всячески стремившимся избегать их. Де Люинь отнюдь не относился к числу бездарей: ему нельзя было отказать в проницательности, старательности, изворотливости, искусстве приспособляемости, мастерском умении дипломата обходить острые углы и препятствия. Просто в начале правления Людовика ХIII этих качеств было недостаточно для того, чтобы стоять у руля государственной машины. Управлял же фаворит с помощью, так сказать, теневого кабинета, состоявшего из участников дворцового переворота, лучшим из которых был все тот же Дежан, человек действительно незаурядных способностей. Однако неудовольствие придворных вызывало то, что Дежан, человек низкого происхождения, так и не освоил изысканные манеры, высказывался с грубоватой прямотой, проявлял излишнее усердие, защищая интересы государства. Посредственные и завистливые людишки стали добиваться его устранения, а Люинь не нашел в себе достаточно сил защитить его. Король назначил Дежана председателем счетной палаты губернии Дофинэ, сохранив за ним все его прежние должности. Там он и прослужил до своей смерти в 1645 году.
После того, как Людовик ХIII стал королем в полном смысле этого слова, народ Франции, папа римский, король испанский Филипп III, дипломаты всех дворов, аккредитованные в Париже, с нетерпением ожидали, что вот теперь-то он выполнит одну из самых первейших своих обязанностей: обеспечит династию наследником. Людовик каждый день наносил надлежащие по этикету визиты своей супруге, но ночевал у себя и постоянно проводил время с де Люинем. Итак, время шло, но никаких известий о беременности Анны Австрийской не поступало.
Папский нунций Бентивольо по настоянию понтифика, терпение которого начало истощаться, принялся оказывать давление на Людовика через его исповедника, отца Арну. Людовик честно признался святому отцу, что брачная ночь в Бордо не только закончилась полнейшим фиаско, но и вселила в него отвращение к женскому телу. Иезуит тщетно пытался увещевать своего духовного сына, внушал ему мысль о святости библейских заветов, долге перед отечеством, необходимости дать наследника короне. Людовик прямо заявил, что боится столкнуться с трудностями, превосходящими его силы. Как передавал духовник монарха, отец Арну, «в короле стыдливость преобладает над темпераментом. Он не ощущает никакого плотского стимула, дабы побороть стыд». Некоторые особы наивно полагали, что необходимо найти опытную в области сексуальных отношений даму, которая просветила бы короля в этом вопросе. Однако отец Арну заявил папскому нунцию, что король откажется совершить подобный грех, ибо «по этому деликатному предмету у короля хорошие и здоровые мысли».
