РОУЗ СТАЙРОН. Я прочитала «Сто лет одиночества» года за три-четыре до знакомства с ним, когда роман издали на английском языке. В конце 1960-х он вышел на испанском, а в английском переводе появился только в 1970-м. Тогда-то я и прочла его.
ГРЕГОРИ РАБАССА. Роман я перевел, можно сказать, по воле случая. Как по воле случая сделался переводчиком. Я оканчивал аспирантуру в Колумбийском университете, и мы с друзьями, двумя моими однокашниками и еще одним, из Бруклинского колледжа, придумали выпускать литературный журнал под названием «Одиссей». В мою обязанность входило подбирать новые произведения испанских и латиноамериканских авторов. Каждый выпуск мы посвящали творчеству двух писателей: одного европейского и одного из Латинской Америки. Я приходил в публичную библиотеку на 42-й улице и просматривал журналы в поисках подходящих произведений, которые могли бы представлять для нас интерес. Мы отбирали четыре-пять рассказов, а потом их требовалось переводить. Помню, среди авторов был уругваец Онетти
[83]. Я же, поскольку один переводил всех, брал себе разные псевдонимы.
Нью-йоркским издателем Хулио Кортасара была Сара Блэкберн, а ее муж, поэт Пол Блэкберн, являлся его литературным агентом. У нас Кортасара не знали, зато в Аргентине он пользовался большой известностью. Его «Игру в классики» с помпой издали в начале 1960-х годов. И мне позвонила Сара — она знала о нашем «Одиссее» и о том, что я там был переводчиком. Звонит и спрашивает, не хочу ли я взглянуть на этот аргентинский роман и перевести его. Я ответил «да», и она прислала мне текст. Попросила для пробы сделать перевод одной главы. Я перевел первую и еще одну. Выслал ей. И ей понравилось. Понравилось и самому Хулио. Он пожелал, чтобы я переводил книгу. Я согласился, хотя сам роман еще не прочитал. Позже я обнаружил, что это лучший способ переводить — не прочитав текст заранее.
МАРИЯ ЛУИСА ЭЛИО. Отсюда он пишет письма видным писателям того времени. Варгасу Льосе и тому аргентинцу, как же его?.. Кортасару. Он им пишет и посылает им роман, желая узнать их мнение. Роман был уже завершен, но не издан. И оба ответили, потрясенные, изумленные: «Что мы можем сказать? Нам, похоже, самим надо у него мнения спрашивать».
ГРЕГОРИ РАБАССА. Хулио и Габо потом сблизились в Париже. Они дружили, а Габо требовался переводчик для «Ста лет одиночества». Своим знакомством они обязаны политике. Ведь оба — латиноамериканские политэмигранты и в Париже кое-что делали для левых. И, конечно, вещи друг друга читали. Он пожелал меня в переводчики, но я тогда был занят другим текстом. И сказал: «Позвольте я сначала Астуриаса доделаю». Да, кажется, это была вещь Астуриаса, хотя, может быть, и Клариси Лиспектор
[84]. Я тогда только возвратился из Рио после развода и новой женитьбы и узнал, что мой перевод «Игры в классики» удостоился Национальной книжной премии. В те годы переводам еще присуждали премии. Теперь нет. И я ее выиграл. Не помню, дали ли мне с этой премией хоть сколько-то денег.
Короче говоря, был такой венесуэльский скульптор, Хосе Гильермо Кастильо. Он к литературе имел отношение и выступал в роли литературного консультанта для организации, которую сегодня называют Обществом американских континентов. Он развернул здесь мощную кампанию среди издателей и добыл деньги на перевод книг латиноамериканских авторов. В том числе книги Габо — с издателем Кассом Кэнфилдом — младшим, чей отец, Касс Кэнфилд, был одним из основателей издательства «Харпер энд бразерс», оно потом стало называться «Харпер энд Роу»
[85]. Так вот, они купили права на «Сто лет одиночества» и выделили деньги на перевод. Перевод передали центру, а те заплатили мне за работу. Причем без всякого роялти. Переводчикам тогда не полагалось получать роялти — отчисления с продаж переведенных ими книг. Мне такое вообще в голову не приходило. У меня и агента-то не было. Полагаю, следовало завести себе агента, но это все сильно усложнило бы. Потом перевод издали — вот, собственно, и весь сказ.
ПЛИНИО АПУЛЕЙО МЕНДОСА. В марте 1968 года Габо делится со мной впечатлениями о том, как его изумляет колоссальный успех «Ста лет одиночества» в Италии.
ГРЕГОРИ РАБАССА. Не думаю, что получил за перевод больше десяти тысяч долларов. Конечно, тогда это были совсем другие деньги, но они определенно могли бы заплатить и щедрее. Но вышло так, ничего не поделаешь. Касс выбил для меня роялти за издание, выпущенное для любительского клуба «Книга месяца»; сейчас его уже не существует. Правда, то были совсем небольшие выплаты, порядка 300–400 долларов в год — очень скромно. Это я потом сообразил, что к чему, и, проявив некоторую ловкость, раздобыл права на перевод уже покойного автора, Машаду де Ассиса
[86]. Так что теперь я и есть Машаду де Ассис. И все отчисления поступают мне.
МАРГАРИТА ДЕ ЛА ВЕГА. Приехав в 1974 году в Соединенные Штаты, я принялась ходить по книжным магазинам: смотрела, где у них книги Гарсиа Маркеса помещены, и заставляла переставлять их туда, где им полагается стоять. Потому что его вечно ставили под букву М, совершенно не соображая, что место его под буквой Г. Кажется, я даже в библиотеках видела, в каталогах, что он под буквой М значится. В Соединенных Штатах до сих пор считают, что Гарсиа — его второе имя, а настоящая фамилия — Маркес.
ГРЕГОРИ РАБАССА. Помнится, на перевод у меня ушло меньше года. Я жил в районе Бруклин-Хайтс, и еще у нас на побережье в Хамптон-Бейс пляжный домик имелся. С чудесной верандой — на той веранде я и работал над переводом. То издание, с которого я переводил, было оформлено в багровых, белых и красных тонах. Печатал я на своей «Олимпии»; я и сейчас ей пользуюсь, хотя получается не так быстро, как в прежние дни. Я работал с оригиналом и со словарем. Делал один экземпляр, без копий. И готовое отсылал Кассу, чтобы тот сразу приступал к редактуре. Нет, ощущения, будто я сам это писал, не возникало. Но я считал, что мой перевод неплохо читается. Вот и все, что я по этому поводу думал. Прочие мысли позже уже приходят, а пока ты переводишь, все внимание сосредоточено только на словах. С ним было довольно легко. Может, я сейчас немного впадаю в мистику, но скажу, что он будто подсказывал мне, какое слово выбрать. Ибо у слова, которое он использовал на испанском, в английском языке неизменно находился лишь один превосходный эквивалент, в точности передающий мысль автора. Я не то чтобы превозношу его — я похвал не раздаю. Но вещь сделана хорошо. Перевод вышел сразу же и принес ему славу. Очень быстро. Думаю, всем на континенте пришлось по душе, что нашелся кто-то, наконец заговоривший от их имени. Он первым из латиноамериканских писателей приобрел мировую известность и заодно привлек всеобщее внимание ко всей группе литераторов, образовавшейся вокруг него.
