— И в чем у тебя затруднение?
— Не, чисто мужское затруднение это. Ну, понимаете, выхожу я помочиться, а писюн свой найти не могу.
— Интересно, и куда же ты ходишь помочиться?
— Не, я на палубу выхожу.
Ну да, а там снега навалило в один-два дюйма высотой.
— Ты здесь, внутри, уборную найди, понятно теперь, отчего он у тебя прячется, — я ему объясняю. — Какие тут проблемы? Такое на холоде случается.
— Да нет же, тут… Как я домой, к себе в страну вернусь, если у меня… три жены у меня там. Что я им скажу?
— Да брось, парень, ей-богу, что за глупости? Все не так. Слушай меня: здесь внизу есть уборная.
— Не-е, я и так уже поснимал с себя эти сто одежек и теперь не знаю, куда они подевались.
Пришлось лично отвести его в туалет. Домой он хочет, видите ли! Еще другой случай произошел, в ресторане том. Вот сами представьте: зима, пища жирная, тяжелая. И вдруг женщина у стойки как завопит. Натурально вопит. Чего хочет, никто не въезжает. Единственное, что мы понимаем, — она орет. Так вот, Рафаэль Эскалона потянулся к стаканчику, выпить хотел; там налито что-то было, по виду сок фруктовый, они этим салат поливают. Да, заправка салатная. В стакане. Эскалона-то думал — сок. Прежде всего жижа та могла ему навредить, и потом… салат испортил бы, а мы его уже есть собрались! Эскалона спрашивает: «В чем дело?» Ему кто-то и объясняет: «Не видите, что ли, что чуть соус салатный не выпили!» Аракатака во всей красе на люди вышла! Они-то нобелевского лауреата ожидали, а такого представления — вряд ли. Шутка ли, всей страной мы к ним заявились. Они и сами не знали уже, что с цирком этим делать.
ГИЛЬЕРМО АНГУЛО. Одну из двух нобелевских речей за него написал Альваро Мутис. Габо написал официальную речь, а вторую, там что-то про поэзию было — позабыл, ей-богу, — ту Мутис подготовил, потому что время поджимало. Габо сказал ему: «Ты напиши». Да. Ну, тот сел да и написал. Потом рассказывал историю эту. Я ее большим секретом считал и никому ни слова не говорил, пока не услышал, как Габо сам ею с кем-то делился.
ПЛИНИО АПУЛЕЙО МЕНДОСА. В номере 208 Гранд-отеля царит атмосфера великих приготовлений… Три часа пополудни, а сумерки холодной шведской зимы уже тут как тут, за высокими окнами темень, приперченная городскими огнями… Явился фотограф, чтобы сделать эксклюзивное фото Габо в кругу друзей. И в этот момент Мерседес вдруг вспоминает про желтые цветы. И начинает совать их каждому в петличку на лацкане. «На удачу, дружище».
Я-то знаю, в чем подоплека этого ритуала. Габо с Мерседес верят, да и я тоже, в так называемую pava, беду, я уже раньше объяснял… Есть украшения, поступки, люди, предметы одежды, которые могут накликать беду, и потому их избегают — ну, по причине суеверности. Фрак, например. Потому-то Габо решил надеть на церемонию ликилики — это традиционный венесуэльский костюм, и в другой раз, во время Карибского…
И вот мы, друзья Габо, приехавшие с ним в Стокгольм, выстроились группой спиной к высоким окнам, чтобы фотографироваться с ним за какие-то минуты до церемонии вручения. А Мерседес и здесь все в свои руки взяла, командует парадом. «Альфонсо и Херман, становитесь рядом с Габо», — велит она Альфонсо Фуэнмайору и Херману Варгасу, старейшим друзьям своего мужа.
ГЛОРИЯ ТРИАНА. Он надел ликилики, а не фрак. И это он произнес самую поэтичную и красивую речь из всех, когда-либо звучавших на церемониальных нобелевских торжествах, — «Одиночество Латинской Америки». И это в его честь устроили банкет в Королевском дворце, и на банкете выступили все наши музыканты.
НЕРЕО ЛОПЕС. Банкет состоялся там же, где проходила церемония представления лауреатов. А с танцами получилось забавно: их наши на том банкете танцевать должны были, их же целая толпа, и наш начальник протокола весь от тревоги извелся. Разумеется, для присутствия на банкете требовались официальные разрешения, но тот малый, который за организацию отвечал, только и думал, как бы самому от души повеселиться. Подцепил где-то морячка. И давай с морячком этим развлекаться, а все прочее на самотек пустил. На мои бумаги рекомендательные даже не взглянул. Вот и пришлось мне, чтобы на сцену подняться, танцором прикинуться. А детективы, за порядком там следившие, меня засекли. Что это за танцор такой, если у него на шее фотоаппарат болтается! День банкета. Награждение назначено было на утро, а банкет вечером намечался. Мы представление подготовили часа на два. А нам и говорят: «Так дело не пойдет, не по программе это. Не положено». И другой тоже хорош, заявляет: «Нет, кабель сюда тянуть нельзя. Потому что королю (а у них короли — чуть не боги) не подобает на кабели смотреть». Тоже мне, кабели королю показывать негоже… И заладили: король и королева то, король и королева это. А на представленье наше, видите ли, пятнадцать минут всего отведено.
Когда они по ступеням спускались под звук барабанов… Как это волнующе было! Нет, ей-богу, прямо пробирало! А преставление наших вместо отведенных пятнадцати минут три четверти часа длилось. Потому что зрители как полоумные им аплодировали, честное слово, как сумасшедшие. Очень пробирало, очень. Так тот малый, который прессовал нас насчет выступления, подходит и говорит: «Это программой тоже не предусмотрено, но Его Величество передает вам приглашение на обед и уже велел дворцовому повару поторопиться и сервировать обед на сто пятьдесят персон. Так что прошу извинить нас». Во как. Сами нас обедом угощают и сами еще и извиняются. Пир горой закатили, мы и мечтать о таком не могли, а в их глазах — это так себе, скромненькое угощение, вот они и извинялись за его незатейливость. Но это все король, он им велел нас обхаживать. Очень трогательно это было. Очень.
МАРИЯ ЛУИСА ЭЛИО. Когда его Нобелевской премией награждали, я дома находилась. А мой Диего у них дома был, с их сыном Родриго. Они включили телевизор и всю церемонию видели. Я с ними из дома по телефону говорила, мы трое — мой сын Диего, его сын Родриго и я — все мероприятие дома, в Мехико, не отрываясь смотрели. Я растрогалась, слезами обливалась, будто истеричка какая.
ГЛОРИЯ ТРИАНА. На следующий день ведущая газета Швеции вышла с шапкой на все четыре колонки: «ДРУЗЬЯ ГАРСИА МАРКЕСА ПОКАЗАЛИ НАМ, КАК СЛЕДУЕТ ОТМЕЧАТЬ ПРИСУЖДЕНИЕ НОБЕЛЯ».
НЕРЕО ЛОПЕС. Рафа [Эскалона] с нами был. Габито не мог с церемонии улизнуть. Заложником момента оказался. Он присутствовал на всех представлениях, которые наши танцоры давали, но все это его программой предусматривалось. А мы свою пирушку небольшую между собой устроили, и он ненадолго к нам заглянул. Не получилось у нас от души с ним попраздновать. Я, например, когда кумбию плясали, ненароком в него врезался. «В чем дело? А, здорово, как ты?» — и берет меня за подбородок. «Что за эспаньолка? С каких это пор у тебя эспаньолка?» И потом я его больше не видел.
ГЛОРИЯ ТРИАНА. На следующий день вся мировая пресса в восторге заходилась, кроме колумбийской. А тот д’Артаньян, который так сильно нас критиковал, поступил очень благородно. Редакционную статью поместил, признал, что мы завоевали успех, причем большой успех, и отметил, что своей радостью мы до глубины тронули заледенелых жителей Швеции.
