В конце XX века в социальном контексте культуры произошли изменения, подтверждающие ее практическую важность. В профессиональные задачи значительной доли работников сферы обслуживания входит создание визуальных и эмоциональных образов и управление ими. Впервые в истории товарного капитализма культура становится явлением массового потребительского рынка. Более того, среди оставшихся представителей городских элит и среднего класса бытует надежда, что культура как набор эстетических общественных практик сможет компенсировать страх, пропитывающий жизнь городов. В их представлении, раздувание культурной роли учреждений и событий способствует восстановлению цивилизованности в общественной культуре. По крайней мере, культурные стратегии восстановления значимости городских пространств создают впечатление, что разделяемая всеми общественная культура существует. У культуры есть и важная политическая функция, поскольку она предлагает, как кажется, нейтральный язык для поддержания общественной иерархии в поляризованном обществе. И это использование культуры создает новые точки напряжения в культурной политике. Споры вокруг сохранения исторического облика, финансовой поддержки учреждений культуры и использования общественного пространства наглядно показывают, насколько сложно культуре быть одновременно и демократичным общественным благом, и элитным ресурсом.
Возможно, Нью-Йорк – это отдельный случай. В послевоенном Нью-Йорке полный драматизма упадок небольших традиционных производств и не менее впечатляющий рост корпораций сформировали градостроительный дискурс, основанный не на местных потребностях, но на общенациональных (а в итоге и общемировых) приоритетах, неосязаемых продуктах и на роли искусств в сулящей выгоды символической (по большей части) экономике. В течение 1960-х годов из этого градостроительного дискурса выкристаллизовался образ города как общенационального центра, являющегося уникальной питательной средой культуры и вместе с тем зависящего от культурных продуктов и учреждений. Если город специализируется на самых передовых и доходных видах деловой активности, то художественные галереи, сценические представления и членство в обществах поддержки крупнейших музеев становятся привилегиями и символами экономической власти.
Более полная картина символической экономики всех крупных городов включает в себя культурную индустрию, бизнес-услуги и строительство. В сравнении с промышленной экономикой модернизма в вышеперечисленных видах деятельности по символическому обмену куда более важную формообразующую роль играют такие «непроизводительные» аспекты, как дизайн и организация потребления. Схожим образом, в сравнении с индустриальным городом эпохи модернизма места потребления – от развлекательных комплексов до ресторанов и магазинов – играют более важную роль в жизни обитателей городов символической экономики. В этих пространствах из разноязыкой речи города складывается нарратив (Glennie and Thrift 1992), из которого выделяется множество разных историй и идентичностей как отдельных личностей, так и целых сообществ (Morris 1988).
Города различаются по степени и модусу вовлечения элит и простых людей в процессы репрезентации. (Центральный Бруклин и 125-я улица являют собой противоположные примеры.) Вместе с тем во всех крупных городах, начиная с Нью-Йорка и Лос-Анджелеса, производители символической продукции стали важными игроками и на местном уровне, влияние которых может проявляться в сферах строительства, туризма и занятости. (Влияния эти видны как в отчетах Портового управления Нью-Йорка за 1983 и 1993 год, где искусство рассматривается как индустрия, так и в реконструкции Таймс-сквер.) К добру или к худу, но культурные стратегии стали важнейшими факторами выживания городов. Однако определение этих стратегий и восприятие их нами – исследователями, обозревателями и членами общества – нуждается в подробном и открытом обсуждении.
Культурные стратегии
Существует множество культурных стратегий экономического развития. Одни основываются на музеях и других культурных учреждениях или же на сохранении архитектурных достопримечательностей городского или регионального центра. Другие привлекают внимание к работе художников, актеров, танцовщиков и даже шеф-поваров, которые подтверждают значение территории как центра культурного производства. Есть стратегии, основывающиеся на эстетическом или историческом значении следов, оставленных историей на ландшафте, будь то поля былых сражений, природные достопримечательности или коллективные репрезентации социальных групп, включая культовые постройки, места архаичных производств и просто жилые дома в городе и сельской местности. Если одни культурные стратегии, как большинство проектов адаптивного использования старых зданий, создают панорамы для созерцания, другие, подобно Диснеймиру и всяческим «историческим» деревням, предлагают живые диорамы, в которых современные люди, одетые в костюмы надлежащей эпохи, разыгрывают воображаемые семейные, рабочие и игровые ситуации. Общей составляющей этих стратегий является то, что они сглаживают конфликты и многомерность культуры ради понятного и цельного визуального образа. Таким образом, культура как образ жизни встраивается в «культурные продукты» – то есть природные, исторические или архитектурные материалы, годные к демонстрации, интерпретации и воспроизведению, а также к продаже с использованием общепринятых способов визуального потребления (см.: McCannell 1976, 1992; Mitchell 1988). В этом процессе альянсы складываются (хотя и со случающимися затяжными взаимными обвинениями) на менее спорной почве культуры, а не на минном поле экономики.
Я здесь преуменьшаю связанные с культурой конфликты. Мы не можем закрыть глаза на борьбу вокруг конкретных объектов недвижимости, на проблемы тех, кто в результате культурного поглощения может оказаться на улице, на споры вокруг того, чьи репрезентации чьей культуры будут возведены в ранг священных и какие учреждения будут их охранять. В Соединенных Штатах, где регионы сами отвечают за свое экономическое развитие, и в Великобритании, где регионы все дальше уходят от традиционных форм государственного социального обеспечения и помощи безработным, культурные стратегии возникли в середине 1980-х годов как признанные более или менее всеми участниками процесса средства управления экономическим спадом и создания перспектив экономического роста. Жизнеспособность таких стратегий в долгосрочной перспективе – это другой вопрос. Но после пережитого шока деиндустриализации и экономического спада все больше региональных бизнесменов и политиков прибегают к культурным стратегиям для переустройства своих городов. В этом смысле весьма характерный пример представляют собой заголовки главного материала Wall Street Journal за 1 февраля 1985 года: «Старый город Новой Англии выходит из кризиса самостоятельно; Способен ли на это Средний Запад / Консенсус жителей Лоуэлла, штат Массачусетс, помог привлечь работодателей, но в Акроне, штат Огайо, до этого еще далеко / Новый парк на месте старой фабрики».
В этой статье начавшееся возрождение Лоуэлла, города, чье текстильное производство пришло в упадок еще в 1920-е годы, противопоставляется кризису в Акроне, который продолжался с тех пор, как в 1970-х каучуковое производство стало терпеть убытки. В качестве ключа к успеху Лоуэлла здесь преподносится создание Национального исторического парка, которое в 1984 году профинансировало Национальное управление парков. Помимо того, что управление очистило загрязненные промышленные территории бесхозных текстильных фабрик, «потрясающий консенсус», к которому пришли местные банкиры и политики, позволил найти финансирование для реструктуризации местной экономики и создания небольших «технически инновационных» предприятий. В парк приезжают туристы, которым интересно посмотреть на индустриальное прошлое XIX века, это создает новые рабочие места и более беспристрастный взгляд на промышленность.
