Важная тема оптимального размера той или иной политической цепи просто-напросто проигнорирована АСТ, исходя из ее практически не обсуждаемого предубеждения, что размер равен силе. Аналогичным образом работа
Грановеттера о слабых связях также показала, что более свободное соединение между двумя акторами зачастую имеет куда больше преимуществ, чем прочное. Мы, например, с большей вероятностью узнаем о перспективных возможностях трудоустройства от случайных внешних знакомых, чем от наших ближайших друзей, хотя последние обеспечивают более высокий уровень лояльности и эмоциональной поддержки.
В дополнение к теме оптимального политического размера существует еще и топологический вопрос, никогда не затрагиваемый АСТ, — он исходит из ее предположения, что отношения всегда взаимны (reciprocal). Для АСТ отношение сущности А к сущности Б означает, что сущность Б также имеет отношение к сущности А, как в законе Ньютона, когда всякое действие рождает равное ответное противодействие. Довольно часто, однако, политическое сцепление происходит, как показал Ходдер, только в одном направлении. Если мы закрепим термин «цепь» для случаев, когда политическое влияние движется только в одном направлении, то мы можем использовать термин «петля» для тех случаев, когда влияние является взаимным (reciprocal). И поскольку один объект может быть задействован во многих цепях, то, исходя из этого, мы можем назвать его «кластером». Но когда мы рассматриваем единичный объект как точку соприкосновения множества реципрокных петель, мы обнаруживаем структуру, подобную структуре клеверного листа, и поэтому можем называть объект «клевером», а не «кластером» (131). Исходя из этого, можно описать целый ряд различных типов политических цепочек, хотя здесь и нет места для детального рассмотрения этой темы. Однако следует помнить, что две наиболее важные политические интуиции Латура в какой-то степени работают друг против друга. Тема цепей, состоящих из людей и нелюдей, как правило, подчеркивает реляционный, сетевой характер акторов. Однако тема не признающей знания объектно-ориентированной политики делает основной упор на то, в какой степени политические проблемы не являются доступными напрямую, а сопротивляются прямому пониманию. Согласно ООО-терминологии, политические цепи включают в себя реальные, а не только чувственные объекты. Понимание такой возможности есть ключ к дальнейшему развитию немодерной политической теории, задуманной в рамках АСТ.
В заключение остановимся на основных моментах, касающихся ООО и политики. Мы видим, что объектно- ориентированная политика отвергает любые претензии на политическое знание. Очевидно, что ООО не может симпатизировать большинству форм радикальной политики, так как они неизменно основаны на претензиях на радикальное знание, гарантирующее быстрое разрушение нашего исторического достояния. Радикальная политика, в том виде, в каком мы ее знаем, есть результат развития философии Нового времени с ее модерным идеализмом и поэтому вряд ли просуществует намного дольше самой этой философии. Мы также видели, что ООО не может с пониманием относиться ни к одной форме человекоцентрированной политики, считающей данную сферу продуктом человеческой природы и сугубо человеческой истории. Объектно-ориентированная политика также означает, что нечеловеческие объекты — это важнейшие политические акторы и что «естественное состояние» не может больше быть политически значимым, даже если бы оно когда-либо существовало. Отсюда следует несколько вещей. Во-первых, если политические преобразования хотят укоренения в реальности, то они скорее будут вызваны экологическими или технологическими изменениями, а не манифестами и отважным противостоянием на баррикадах. Интересно, что именно здесь Латур видит провал Дональда Трампа: не потому, что он «фашист» (Латуру это представляется анахронизмом), а потому, что он — эскапист. То есть Трамп хочет сделать вид, что два надвигающихся кризиса нашего времени — климатический и растущую волну беженцев — можно просто проигнорировать (132). Будучи формой реализма, объектно-ориентированная политика выступает вместе с Латуром против любой формы эскапизма, будь то экологической или какой-либо еще.
глава 4 Непрямые отношения
Сделав паузу, посвященную обсуждению влияния ООО на социальную и политическую теорию, давайте еще раз вернемся к эстетическим дискуссиям из второй главы. В ней я утверждал, что эстетические феномены возникают всякий раз, когда между объектом и его качествами возникает раскол. Если быть точнее, речь шла о том, что реальные объекты — изъятые, недоступные, скрытые — исчезают со сцены, тогда как их качества остаются видимы, доступны и всегда раскрыты. В результате в дело должен вмешаться эстетический наблюдатель, чтобы заменить собой отсутствующий реальный объект, дав дорогу театральной модели эстетики: читатель гомеровской метафоры «винноцветное море» ведет себя подобно профессиональному актеру, который замещает собой изъятое море в его отсутствие и принимает на себя все его предполагаемые винноцветные качества. Таким образом, эстетика предлагает нам раскол между реальными объектами и тем, что мы называем их чувственными качествами, раскол, который никогда не проявляется в обычном течении повседневного опыта. При этом мы также заметили существование чувственных объектов и реальных качеств. Взятые вместе во всех возможных комбинациях, два вида объектов и два вида качеств образуют четыре отдельные разновидности расколов между объектами и их качествами. Эта четвероякость объектов и вещей является одной из главных тем данной главы. Еще одна тема — это вопрос о том, как вообще объекты могут соотноситься друг с другом. Поскольку реальные объекты не умещаются в охват не только всей человеческой теории, восприятия и практического действия, но и всех видов прямых отношений, мне интересно, каким образом одна сущность может каким-либо образом повлиять на другую. Очевидно, что я не сомневаюсь в существовании такого влияния, а лишь задаюсь вопросом о стоящем за ним механизме. Учитывая, что реальные объекты по определению не могут соприкасаться друг с другом, мы должны найти способ, как они могут воздействовать друг на друга, не соприкасаясь, через некий косвенный контакт. Это понятие известно в ООО под именем «замещающей причинности». Оно многим обязано средневековому исламскому и ранненововременному (early modern) европейскому течению мысли под названием «окказионализм», согласно которому ни один из двух сотворенных объектов не вступит в контакт с другим, пока не будет опосредован в Боге (133). Однако ООО в конечном счете не может принять выводы окказионализма: и совсем не потому, что мы хотим поднять на смех религиозные течения в истории философии. А потому, что ни одному существу — будь то Бог, человеческий разум или кто-то еще — не может быть позволено произвольно и напрямую контактировать с другими объектами, если это в принципе запрещено всем. Рассмотрим эти две темы по очереди, начав с четверичной структуры объектов.
Напряжения в объектах
Примечательна частота, с которой число четыре возникает в западной и незападной философии. Но мы должны быть осторожны: не стоит предполагать, что все эти четвероякие структуры одинаковы, поскольку единственное, что обычно объединяет между собой все эти четверицы — это то, что они происходят их двух различных принципов разделения. Вот предельно простой пример: если совместить разделение север — юг с перпендикулярным разделением восток — запад, то любую карту можно разделить на четыре сектора: северо-запад, северо-восток, юго-запад и юго-восток. Это демонстрирует, что само по себе существование четверичной структуры не доказывает открытия чего-либо интересного — того, что потребовало бы двух разделительных осей, как соответствующих своему предмету, так и сколько-нибудь удивляющих своими выводами. Например, в третьей главе мы установили, что, помимо обычного различия между левыми и правыми, в современной политике существует отдельное, обычно остающееся незамеченным, различие между политикой Истины и политикой Власти. В результате мы смогли выделить четыре основные, хотя и неочевидные, семьи современной политической теории. К ним относятся левая политика Истины (Руссо, Маркс), правая политика Истины (Штраус), левая политика Власти (разнообразные постмодернисты: Фуко, Батлер), правая политика Власти (Макиавелли, Шмитт) (134). Итоговая ценность этого упражнения состояла в том, чтобы показать, что все четыре семейства политической теории ошибочны. Они неверны как в своих претензиях на несуществующее политическое знание, так и в своих представлениях о политике, слишком сильно связанных с людьми и слишком слабо — со всем остальным. В любом случае в интеллектуальной истории можно заниматься поисками примеров четверояких структур до тех пор, пока у нас хватит для этого терпения.
