«Форма и объект» — это амбициозная работа, предлагающая нам тотальную систему философии. Ее первая книга, под заголовком «Формально», в английском переводе занимает примерно 150 страниц. Она предлагает нам достаточно технически изощренные рассуждения о том, что Гарсиа называет вещами в каком угодно смысле: о правилах, которые действуют для вещи, каковой бы она ни была. Своего главного врага в этой первой части «Формы и объекта» Гарсиа именует «компактом», во французском и английском языках у этого слова одинаковое значение: это нечто спрессованное внутри себя. У Гарсиа вещи всегда находятся вне себя, в мире. Поэтому (в отличие от ООО) он отвергает кантовскую вещь-в-себе, которая, как предполагается, есть то, что она есть, независимо от каких- либо своих отношений с внешними вещами (284). Если в своем тексте «Третий стол» я утверждал, что стол не сводим ни к своим составным частям, ни к своим отношениям, то Гарсиа придерживается иного подхода: для него стол — это различие между ними. В любом случае в своем введении к «Форме и объекту» он соглашается с ООО и Деландой, что начинать нужно с «плоской онтологии» (285). Действительно, книгу он начинает своим собственным примером «Латуровой литании» — это придуманный Богостом термин для длинных списков случайных объектов, составлением которых особенно знаменит Латур. Литания Гарсии звучит так: «Мы живем в таком мире вещей, где обрезание акации, ген, компьютерная картинка, трансплантируемая рука, музыкальный фрагмент, товарный знак или сексуальная услуга представляют собой сопоставимые вещи» (286). Во второй книге «Формы и объекта» фокус смещается от вещей к объектам, которые Гарсиа определяет как вещи, вписанные в особые системы отношений в противоположность неважно чему. В то время как первая книга может показаться некоторым читателям непреодолимой по причине ее порой весьма высоких абстракций, вторая книга врезается в самую плоть мира семнадцатью последовательными главами, логически переходящими одна в другую. Стоит перечислить здесь темы всех глав на тот случай, если таковое занятие вдохновит некоторых из моих читателей на попытку прочитать чудесную книгу Гарсии in toto: «Вселенная», «Объекты и события», «Время», «Живые вещи», «Животные», «Люди», «Репрезентации», «Искусства и правила», «Культура», «История», «Экономика объектов», «Ценности», «Классы», «Гендеры», «Продолжительности жизни», «Смерть». В этих главах изложено множество конкретных идей, некоторые из которых особенно запали мне в душу. Первая из них — аргумент Гарсии против вегетарианства во имя плоской онтологии, пусть он меня, вегетарианца с детства, и не убедил. Вторая — его утверждение, что произведения искусства остаются таковыми, даже если на сцене мы нигде не встречаем людей, с чем я тоже не согласен. Третья — воодушевленное заявление Гарсии о том, что никогда не будет истинным утверждение, будто дружба и отношения лежат вне любой возможной цены, и на самом деле не будет никакого комплимента в том, чтобы об этом сказать. Четвертой и, вероятно, еще более убедительной идеей является его прекрасно обоснованный взгляд на юность как на доминирующий возраст нашей эпохи. Некоторые читатели, возможно, предпочтут начать чтение «Формы и объекта» сразу со второй книги, особенно те из них, кто не имеет формального философского образования. В любом случае нет никаких сомнений, что Гарсиа — это один из самых многообещающих философов мира в возрасте до сорока лет, и в ближайшие годы за ним стоит пристально следить. Для интересующихся мы настоятельно рекомендуем вышедшую в 2017 году книгу Джона Когберна «Гарсианские медитации». В ней объясняется важность Гарсии и рассказывается о том, чем он похож на прочих ООО-философов и чем от них отличается.
Объектно-ориентированная онтология и архитектура
Как уже упоминалось выше, архитектура даже больше, чем изобразительное искусство, является той нефилософской сферой, в которой ООО была принята охотнее всего и с огромным энтузиазмом (хотя и здесь у нее тоже имеются свои недоброжелатели). Этому есть несколько вероятных объяснений. Во-первых, архитекторы уже давно хорошо знакомы с теоретическими течениями в гуманитарных и социальных науках. Наиболее ярким примером конца двадцатого столетия было, вероятно, влияние Деррида на «деконструктивистскую» архитектуру, свидетельством чему стала заявленная в 1988 году выставка по данной теме в Музее современного искусства в Нью-Йорке (287). Результатом этого, помимо прочего, стали сотрудничество и последующие разногласия между Деррида и выдающимся американским архитектором Питером Айзенманом (288).
Архитектура, однако, не осталась с Деррида навечно.
С начала 1990-х годов архитекторы стали проявлять все более возрастающий интерес к философии Делёза, поддержанный Сэнфордом Квинтером, одним из самых выдающихся голосов делёзианства в архитектурной критике, и Джеффри Кипнисом, другим важным идеологом появления Делёза в этой области (289). Делёз, однако, в какой-то степени пал жертвой собственного успеха.
Многие слишком поспешно ухватились за его идеи о превосходстве становления над бытием, непрерывных градиентов и кривых над строго определенными членениями углов и проемов, а в некоторых случаях за слишком буквальное понимание делёзианского концепта «складки» при использовании настоящих материальных складок в составе строящихся зданий (290). По этим причинам появление ООО в архитектуре стало чрезвычайно своевременным, учитывая ее разногласия с Деррида и Делёзом по большинству теоретических вопросов, а также тот факт, что многие практикующие архитекторы к этому моменту успели уже пресытиться их влиянием.
Основные заслуги по импорту идей ООО в архитектуру принадлежат Дэвиду Рую из Южно-Калифорнийского архитектурного института (SCI-Arc). Видимо, он счел ООО возможным противовесом тенденциям, не нравившимся ему в самой архитектуре: «С середины девяностых архитектура ускоренными темпами начала смещаться от дискурса архитектурного объекта к дискурсу архитектурного поля». В этих рамках архитектура теряет свою собственную специфику и начинает воспринимать саму себя «как побочный продукт социокультурных сред, как условный компонент технократических систем и связей или даже как предварительные конечные исчисления измеримых параметров в границах естественной или сконструированной окружающей среды» (291). Эрик Геною, также работающий в SCI-Arc, согласен с Руем в том, что данное течение архитектурной мысли стало избыточно доминирующим: «Манипулирование отношениями благоприятствовало отвлекающему маневру, заставляющему постройку казаться результатом сочетания сил и отношений, над которыми у проектировщика нет никакого контроля» (292). Определенный импульс в сторону такого сдвига вызван растущей озабоченностью «углеродным следом» зданий, включенных в целостную сеть природы, находящейся в настоящее время, по общему признанию, под угрозой глобального потепления. ООО же оспаривает холистическую идею природы, полагая вместо этого, что мир представляет собой частично не коммуницирующую систему, в которой лишь некие особые отношения порождают потенциально опасные петли обратной связи. Кажется, что именно это имеет в виду Руй, когда говорит, что «объектно-ориентированная онтология должна поставить под сомнение существование любой реляционной модели. Хотя сети и поля продолжают оставаться чрезвычайно полезными моделями понимания, но стоящая за ними онтология ущербна» (293). Тем временем профессиональное мнение не так давно повернулось от именитых «звездных архитекторов» к коллективам и распределенным методам, что видно на примере недавнего выбора лауреатов Притцкеровской премии — этой архитектурной Нобелевки. Основное предпочтение было отдано тем, кто делает упор на устойчивое развитие и социальную ответственность, а не на захватывающую стилистику проектирования. Руй справедливо отмечает, что ООО оставляет больше места плодам индивидуального мастерства: «В высококвалифицированном труженике как объекте есть нечто, что не может быть сведено к набору качеств и воспроизведено» (294).
