— Настя мне оглашала судьбоносные решения, Дим. Вот и пришлось уйти в тишину. — Мама встрепенулась, она явно не хотела показывать, что только что грустила.
— Это какие же?
— Да вот, замуж собралась, все-таки.
— Ты хорошо подумала? — Он перестал улыбаться. Смотрел внимательно и настороженно.
— Да. — Куда уже больше-то думать?
Глава 26
Все время, пока мы с Глебом были вместе, я доставала его одним вопросом. Казалось, что он самый важный. А бесконечно получать на него ответ, всегда одинаковый, стало навязчивой потребностью.
— Ты меня любишь? — с удовольствием перебирала его волосы. Любила, когда они чуть отрастали, можно было пропускать пряди сквозь пальцы, наслаждаясь. С виду жесткие и непослушные, на ощупь они оказались мягкими, почти как шелк.
— Конечно. Почему ты все время спрашиваешь? — мне нравилось вот так валяться с ним в постели, ощущать прикосновения сильных рук. Он всегда старался быть аккуратными, нежным, ласковым… Но самый кайф — это когда Глеб забывался, начинал сжимать и тискать меня от души, с жадностью вдавливая в свое тело. Льнула к нему сама, забывая обо всем на свете. И было неважно, что потом останутся отметки в виде мелких синячков. Я ими почти гордилась, хоть Глеб и расстраивался, когда замечал через время.
— Мне нравится слышать, как ты отвечаешь… — Улыбнулась ему лукаво. Ну, а что? Правду ведь сказала. И потом… О своей любви мне только бабушка и говорила всегда, больше ни от кого не приходилось слышать. На Глебе я отрывалась за всех.
— Сколько раз в день ты хотела бы слышать об этом, Настюх? — Он улыбался в ответ, открыто и счастливо. — Ты скажи, я постараюсь соответствовать.
— Не знаю… Все время кажется, что мало… Почему ты сам об этом не говоришь?
— Ну, наверное, потому, что слова — это просто слова. Они очень мало значат. Гораздо важнее то, что я все время о тебе думаю. Засыпаю — с мыслями о тебе, просыпаюсь — с ними же. Ты мне снишься, даже когда рядом сопишь. Днем не отпускаешь… И я не вижу необходимости говорить о том, что и так очевидно. — Он смотрел на меня так, словно хотел проглотить, выпить до дна своим взглядом. Так пронзительно, что до мелкой дрожи пробрало…
Не справилась с этим накалом эмоций, спряталась на его груди, слушая встревоженный стук сердца: Глеб не мог обманывать, оно колотилось, будто после бешеного марафона. А мы ведь просто лежали на кровати, ничего другого не делали…
Но я же Настя Астафьева, упрямая дочь своего отца… Как бы ни волновалась, а все, что хочу узнать, выпытаю. Вот и тогда, чуть полежав, понежившись в объятиях сильных рук, снова подняла голову, начала расспросы:
— А ты раньше любил? До меня?
Глеб хмыкнул, легко улыбнулся, ласково щелкнул меня по носу.
— Нет.
— Как это «нет»? Ты же встречался с другими девушками… Не поверю ни за что, что я у тебя первая…
— Встречался. Не буду врать. Тем более, ты всегда это сможешь проверить.
— И как это? Ты что, просто ради постели с ними был? — С одной стороны, было неприятно думать, что Глеб способен на такое. С другой — лучше так, чем выяснить, что где-то в прошлом осталась его первая настоящая любовь.
— Настен… Я влюблялся. Думал, что это настоящее. Иногда прямо верил в это. Но это все было не то.
— А что «то»?
— Пока тебя не встретил, я не знал, что такое «по-настоящему». Теперь — знаю.
— А… Ну, круто тогда… Мне больше повезло, значит…
— В чем?
— У меня прямо сразу оказалось, что по-настоящему. Даже не пришлось ставить опыты на ком-то. Вот тебя встретила — и все сразу так, как нужно, сложилось!
— Не загадывай… Вдруг, потом окажется, что другое чувство будет настоящим? А то, что сейчас — просто тренировка?
— Да… Да как ты можешь, вообще, такое говорить? — Я даже подскочила на постели. Стукнула его по груди. Отвернулась, не в силах спокойно смотреть в лицо. — Какое такое другое чувство? Ты что, собрался от меня избавиться?
— Настя, я сдохну, скорее всего.
— Что?
— Я не выживу, если ты решишь меня бросить. Не представляю, как смогу после этого жить.
— А тебя никто бросать не собирается, между прочим! — Перекинула волосы через плечо, выдирая пряди из его рук, не позволяя прикасаться.
— И слава Богу. Но я каждый раз медленно умираю, когда ты не отвечаешь на мой звонок. Когда приходишь позже. Когда остаешься в компании однокурсников. Мне все время кажется, что ты передумала, и наша сказка закончилась. Что больше ты ко мне не придешь и даже не вспомнишь.
— Глеб, ты что, ревнуешь? — вот это было открытие!
— Конечно. Хотелось бы приковать тебя наручниками к батарее и никуда не выпускать. Но говорят, что это противозаконно. — Последнюю фразу он выдал уже со смехом, видимо, устал вести в постели серьезные разговоры. Повалил меня, брыкающуюся, на подушки, тискал, щекотал, зацеловывал — делал все, чтобы отвлечь и развлечь.
— Глеб, погоди! — Запыхавшаяся, уставшая от хохота и возни, я все же выбрала момент, чтобы усесться сверху, прижав его запястья к постели. — Ты точно никогда меня не разлюбишь? Гарантируешь?
— Быстрее умру, Настен! — перевернул меня на спину, а потом уже стало совсем не до разговоров.
Когда-то эти воспоминания согревали мне душу, не позволяя утонуть в отчаянии. Несмотря ни на что, я продолжала верить, что Глеб вернется, все образуется, и мы снова будем счастливы.
Как дурочка, лелеяла эту надежду где-то на самом донышке сознания. Ровно до сегодняшнего дня.
— Настя, возможно, я лезу не в свое дело… — Дмитрий отвлек меня от тяжких размышлений. Они о чем-то переговаривались с мамой, пока я смаковала свое горе на заднем сиденье.
— Что? Я задумалась, не слышала, о чем вы говорите…
— Может быть, не стоит тебе спешить с замужеством? Я так понимаю, что буквально вчера ты не хотела никакого брака…
— Мой ребенок должен родиться в полной семье. И это не обсуждается.
— И что это даст твоему ребенку, интересно? — Дмитрий поглядывал на меня в зеркало заднего вида. Наверняка, хотел бы в упор посмотреть, но дорога не позволяла.
— Даст то, чего не было у меня. Ему никто не скажет, что он брошенный и никому не нужный!
— Настя… — вскрик мамы напомнил о том, что эта тема — больная не только для меня.
— Мама, я тебя ни в чем не обвиняю сейчас. Но мне все детство задавали вопросы, куда ты подевалась. Это было очень… неприятно. — Не стала рассказывать о том, как после каждого такого вопроса я забивалась под одеяло в своей комнате и рыдала часами. Никто не мог заставить меня успокоиться, ни отец, ни бабушка. Лишь позже, с возрастом, на место обиды пришли ненависть и злость, они-то и помогали бороться. Жаль, не знала, куда их нужно направить.
