— Головорезы твоего брата сожгли нашу ферму и разорили виноградники, — с ненавистью прошептал верзила, занося дубинку для удара. — С каким же удовольствием я переломаю тебе руки!
Мерове застыл на месте, глядя в искаженное гримасой ненависти лицо противника. Внезапно в воздухе просвистело что-то тяжелое, и нападавший издал странный звук, похожий на икоту. Глаза его почти выкатились из орбит, и он, покачнувшись, начал падать вперед, прямо на Мерове. Тот успел отскочить в сторону и вонзить кинжал наемнику в живот — за мгновение до того, как успел понять, что этот человек уже мертв. Когда нападавший мешком рухнул на землю, Мерове увидел глубоко вонзившийся в его спину топор и того, кто его бросил. Гонтран Ле Бозон уже выхватил из ножен скрамасакс и обернулся к двум другим наемникам, которые тут же бросились убегать со всех ног. Он несколько мгновений смотрел им вслед, затем склонился над неподвижным телом, выдернул из него топор и резко схватил Мерове за руку.
— Идем! Нельзя здесь оставаться.
Они прошли через главный вход, не обращая на священников никакого внимания, и направились вглубь базилики. Там Мерове сел на первую попавшуюся скамейку и уставился на свою окровавленную руку, все еще сжимавшую рукоять кинжала.
— Он хотел меня убить, — прошептал Мерове.
— Не думаю. Ни у кого не хватит духу послать наемных убийц к королевскому сыну — кроме, может быть, Фредегонды…. Так или иначе, вы гораздо больше стоите живым…
— Фредегонда… Лицо Мерове исказилось в ужасающей гримасе ненависти и презрения.
— Это она, проклятая шлюха, направляет Ледаста и его наемников! Это она превратила моего отца в безумца, уничтожающего своих собственных детей!
В этот момент вошел епископ Григорий, одетый в простую монашескую рясу. Ему рассказал обо всем случившемся один из прихожан. Епископ слышал последние слова Мерове и с укором покачал головой, тогда как опальный принц ощутил себя ребенком, застигнутым на месте преступления.
— Только не в доме Божьем, сын мой…. Каковы бы ни были деяния, которые вы ставите в вину королю, я не могу об этом слышать, а Господь тем паче…. Ибо сказано в Писании: «Глаз, насмехающийся над отцом… выклюют вороны дольные, и сожрут птенцы орлиные!»
[45]
Мерове нахмурился и мрачно взглянул на епископа.
— Без сомнения, я недостаточно хорошо знаю Писание, монсеньор. Но наверняка где-нибудь говорится и о том, что отцу грешно желать смерти собственному сыну…
Эти слова вызвали невольную улыбку Ле Бозона, из-за чего епископ взглянул на него довольно сумрачно.
— На одного из наших слуг снова напали, — кашлянув, произнес Ле Бозон. — Принц хотел защитить его и едва не поплатился за это жизнью, Григорий испытующе взглянул на Мерове и заметил на его руке кровь.
— Вы ранены?
— Нет, это не моя кровь. Пока…
Оставив свою обычную холодно-суровую манеру держаться, прелат глубоко вздохнул и опустился на скамью рядом с молодым человеком.
— И вы решили, что это ваш отец приказал вас убить?
— Но ради всех святых — кто же еще?
— Есть способ об этом узнать…
— О чем вы?
— Нужно попросить Господа о пророчестве.
По какой-то причине, известной лишь им двоим, епископ, произнося последние слова, взглянул на Ле Бозона так, словно между ними существовало некое нерешенное разногласие.
— Только Он может открыть вам, что ждет вас в будущем.
— Так давайте спросим! Епископ невольно улыбнулся и указал на окровавленную руку Мерове.
— Не в таком виде, сын мой. И вообще это не так просто.
Оказалось, что и в самом деле непросто. Три дня и три ночи Мерове пришлось провести в посте и молитвах, в окружении одних лишь священников, пока вся горечь и злоба не ушли из его души. На утро четвертого дня епископ привел Мерове к гробнице святого Мартина, на которой лежали три священные книги.
— Открой их наугад и прочитай те строки, на которые упадет твой взгляд, — сказал Григорий. — Священное Писание откроет тебе твою судьбу.
— Какую книгу взять первой?
— Пусть твоя рука сама выберет.
Мерове приблизился к гробнице, настолько ослабленный и испуганный, что каждый шаг давался ему с трудом Глаза его остановились на Книге Царств, и он наугад открыл ее. Ткнув пальцем в середину страницы, он прочитал вслух: «Если же вы и сыновья ваши отступите от Меня, и не будете соблюдать заповедей Моих и уставов Моих, которые Я дал вам, и пойдете, и станете служить иным богам и поклоняться им, то Я истреблю Израиля с лица, земли, которую я дал ему»
[[46]
.
Мерове понадобилось некоторое время, чтобы соотнести эти слова со своим положением, и когда он постиг их смысл, то оледенел от ужаса. Разве он не снял монашескую одежду и не отказался публично от своих обетов? Это, конечно, не означало оставить Бога, и тем более поклоняться чужим богам, но предсказание от этого не становилось менее пугающим.
Сильно дрожавшей рукой он открыл Книгу Псалмов. «Так! на скользких путях поставил Ты их, и низвергаешь их в пропасти. Как нечаянно пришли они в разорение, исчезли, погибли от ужасов!»
[47]
И, наконец, совсем слабым голосом, который епископ едва расслышал, Мерове прочитал последний отрывок: «Вы знаете, что через два дня будет Пасха, и Сын Человеческий предан будет на распятие»
[48]
.
Истребление, погибель, распятие…. Каждое из этих слов жгло Мерове, словно раскаленное железо. Неужели после обоих его дядьев, Карибера и Зигебера, проклятие Божье поразило и его? Сам того не замечая, Мерове заплакал, распростершись у подножия гробницы. Он оставался там до тех пор, пока Григорий не взял его за плечо и не увел за собой. Когда они вышли из базилики, их встретил Гонтран Ле Бозон и отвел Мерове в его комнату.
— Судя по вашему лицу, мне даже не нужно спрашивать, насколько счастливым оказалось пророчество, — заметил он, садясь вместе с молодым человеком за стол. Мерове прикрыл глаза и слабо вздохнул, не отвечая.
— У них никогда не бывает хороших предсказаний! — продолжал Ле Бозон. — Впрочем, ведь почти любую фразу можно истолковать и так и сяк.
— Я не знаю, что мне делать, — пробормотал Мерове и, взяв кусок хлеба и откусив от него, начал без аппетита жевать.
— Ну, для начала — как следует поесть и выпить. Вам нужно восстановить силы.
Ле Бозон хлопнул в ладоши, и вошли слуги, неся на подносах блюда с жареным мясом, миски с сушеными фруктами и кувшины с вином. Пока слуги расставляли все на столе, Мерове и Ле Бозон встали и отошли к окну, чтобы продолжить разговор. Внезапный грохот разбившейся посуды заставил обоих вздрогнуть. Они мгновенно обернулись, охваченные предчувствием нового несчастья, и буквально онемели. Осколки разбитого кувшина валялись на полу, но слуга, уронивший кувшин, вместо того чтобы упасть на колени и просить прощения, обеими руками вцепился себе в грудь, корча гримасы, которые вначале показались им смешными, затем — ужасающими. Язык у слуги вывалился изо рта, лицо полиловело. Он смотрел на Мерове, словно пытаясь что-то сказать, но вместо этого рухнул на пол и забился в конвульсиях, раздирая ногтями шею и грудь. Другие слуги опустились на колени рядом с ним, пытаясь помочь, но тот сложился пополам, и его обильно стошнило. Затем более отвратительный запах заставил слуг отшатнуться — кишечник несчастного тоже изверг свое содержимое наружу.
