— Что такое?
Слуга отступил на шаг, часто моргая глазами и улыбаясь беззубой идиотской улыбкой.
Пожав плечами, Горлуа ударил кулаком в тяжелую дубовую дверь. С другой стороны тут же послышалось звяканье ключей. Когда он шагнул за порог, то почувствовал, что кто-то дернул его за плащ, и едва не упал. Серебряная застежка на воротнике плаща сломалась и упала на землю, в отвратительную смесь перьев, зерна и птичьего помета, копившуюся в течение многих лет.
— Какого черта вам надо, рвань? — прорычал Горлуа, вырывая плащ из рук глухонемых.
Те снова попятились, охваченные ужасом при виде разъяренного лица сенешаля с единственным сверкающим глазом. Потом более высокий набрался храбрости и протянул ему клочок пергамента, на котором они нацарапали свои мольбы и на который возлагали столько надежд.
— Это еще что?
Горлуа схватил клочок и принялся разглядывать коряво нацарапанные буквы.
— «Просим… от… отпустить…» Ну и буквы! Хотя для такого мужичья, как вы, и это не так уж плохо… Как вы научились писать? Читали послания, которые приносили голуби?
Более высокий слуга затряс головой, и в глазах его загорелась надежда. Он пригладил грязные растрепанные волосы, словно для того, чтобы его узнали.
— А, да, ты ведь раньше был на королевской службе… Писец или что-то в этом роде? Все еще помнишь грамоту? Надо рассказать королю, это его позабавит.
Он продолжал читать, насмешливо улыбаясь и щуря единственный глаз, вертя пергамент так и эдак, чтобы лучше разобрать каракули.
— «Мы… хотим… получить сво…» свободу? Вы хотите выйти отсюда, так?
Горлуа показал на открытую дверь у себя за спиной и сделал стражнику знак приблизиться. Потом приподнял брови и улыбнулся, чтобы его слова лучше дошли до слуг.
— Хотите отсюда выйти?
Оба несчастных наконец поняли и лихорадочно закивали головами, издавая какие-то хриплые звуки, отдаленно напоминающие смех.
Сенешаль повернулся к стражнику.
— Давно они здесь?
— Э… я не знаю, мессир, — отвечал тот. — Я служу в охране десять лет, но они были здесь задолго до меня…
— Вот как…
Задумчиво поигрывая клочком грязного пергамента, он вглядывался в отупевшие уродливые лица заключенных. Их глуповатые улыбки перестали его забавлять. К тому же на голубятне стоял адский шум, вонь и промозглый холод.
— Нет, — сказал он и отрицательно качнул головой, чтобы они поняли.
И указал пальцем на воротник своего плаща.
— Вы сломали ценную вещь, а это нехорошо. — Горлуа поднял указательный палец, словно грозя им, и обернулся к стражнику, призывая его в свидетели.
— Не так ли?
Стражник неуверенно улыбнулся, не зная, что ответить.
— Не так ли? — настойчиво повторил Горлуа.
— Да, мессир.
— Вот видите! — назидательно сказал старый сенешаль. — Вы получаете еще по десять лет за то, что сломали драгоценность. И за то, что научились читать без разрешения короля. Нельзя читать чужие письма, вы разве этого не знали?
Он скомкал клочок пергамента, бросил его на пол и вышел, не оборачиваясь. Позади него стражник медленно толкнул тяжелую дверь и невольно вздрогнул при виде ужаса и отчаяния, появившихся на лицах заключенных. Он запер дверь, повесил тяжелую связку ключей на вбитый в стену крюк и начал тяжело спускаться по лестнице, ведшей в караульную. Он с отвращением посмотрел вглубь коридора, по которому Горлуа ушел во внутренние покои дворца, и плюнул вслед сенешалю.
С наступлением ночи Тилль очнулся. Он довольно быстро пришел в себя, но королева заставила его лежать неподвижно и вдыхать густой пахучий дым, который шел от небольшого костерка из торфа и веток. Он знал большую часть растений, разложенных рядом с костром, которые Ллиэн поочередно бросала в огонь, и ее медленные жесты в клубах дыма разбудили в нем старые воспоминания. Когда в глазах у него окончательно прояснилось, он увидел Утера, лежавшего невдалеке на густом мху. Рыцарь был все еще без сознания. Ллиэн сняла с него кольчугу — она вместе с мечом лежала рядом, поблескивая в свете пламени. Лицо, руки и торс рыцаря все еще сохраняли мертвенно-серый оттенок, но следы укусов прошли. На его коже Ллиэн начертила золой от костра руны, способствующие исцелению — оз, эар, ак и тир,- их узор повторялся множество раз:
Склонившись над Утером, Ллиэн медленно раскачивалась, как змея, напевая древнюю песнь четырех рун:
Бит ордфрума аэлькре спаэсе,
Висдомес вратху онд витена фрофур,
Анд эорла гехвам эаднис онд тохихт.
Бит эгле эорла гехвилкун,
Тоннэ фаэаплисе флаэск онгиннет
Храв колиан, хрусан кеосан
Блак то гебеддан; бледа гедреосат,
Винна гевитат, вера гесвикат.
Бит он эортан эльда беарнум,
Флаэскес фодор, ферет геломэ
Офер ганотес баэт; гарсекх фандат
Хваэтер ак хаэббе аэтеле треове.
Вит такна сум, хеальдет трива вел
Вит аэтелингас, а бит он фаэрильд,
Офер нита генипу, наэфре свикетх.
На языке, общем для всех племен, это звучало бы так:
Рот — источник всех слов,
Вместилище мудрости, утешение мудреца,
Покой и надежда благородного.
Прах ужасает благородного,
Когда плоть внезапно холодеет
И тело уходит в мрачную землю.
Вянут прекрасные цветы, радость уходит, связь рвется.
Дуб, растущий из земли, дает пищу свиньям,
И так же люди питают его собой.
Море с острыми гребнями волн
Испытывает дуб на прочность.
Тир — особая руна.
Правителям она сохраняет веру,
Всегда рассеивает ночной мрак,
Никогда не знает поражений.
Под покровом веток и листьев, в ночной тишине, нарушаемой лишь потрескиванием костра, монотонное пение погружало Тилля в гипнотическое забытье, навевая странные сны. Иногда он выныривал из густого тумана, в который погружался, словно в бездонный колодец, мрачный и холодный, и произносил короткие отчетливые звуки, пытаясь поговорить со своей собакой и соколом. Это напоминало клекот, тявканье, рычание… Но Ллиэн не могла ничего понять.
Когда наконец он смог подняться, он приблизился к Ллиэн, взял ее руки в свои и склонил голову.
— Благодарю, моя королева…
Потом поднял голову и улыбнулся ей. Маленький костер из веток и целебных трав, горящий в темноте ночи под густой кроной плакучей ивы, давал такой слабый свет, что человек не смог бы различить ничего, кроме самих язычков пламени. Но эльфы — дети ночи, поклоняющиеся Луне, видят в сумерках не хуже диких животных. Ллиэн стояла на коленях возле Утера, и вид у нее был измученный. Тилль понял, что она использовала магию, чтобы исцелить их обоих от яда укусов и спасти от смерти — ценой своих собственных сил.
