Ахмед покинул Крымский полуостров и удалился в свой юрт на Нижнем Днепре у крепости Ак-Чакум (Очаков). Калга решил самостоятельно заняться внешней политикой — поискать себе союзников за пределами Крыма (он ссылался с «волошским», который был «со царем не в миру»278), в том числе и в Москве. Он послал своего старшего сына Геммета воевать Литву, несмотря на мир между ней и Крымом. При этом он заверял Василия III в своей «дружбе» и «братстве», давая рекомендации, как действовать в случае радикального ухудшения отношений с ханом279
[80]. Калга строил далеко идущие планы совместного с Василием завоевания Киева, Вильно и Трок280
[81].
В определенный момент Ахмед вышел на первые роли в плане контактов с великим князем — традиционный «друг» Москвы князь Аппак жаловался московскому представителю:
Без моего ведома хитро есте учинили со царевичем с Ахматом, послали к великому князю весть281.
Причем Ахмед был крайне уверен в своей политической и военной мощи — он самоуверенно заявлял московскому послу, что «без меня царю ничего не учинити», «царя яз ся не блюду, не мочи ему мне ничего учинити», в случае обострения отношений с братом он станет создавать военные проблемы польскому королю — «другу» хана, «поемлет» города у черкасов, в случае проволочек с отправкой московского посла на Русь он лично обеспечит его беспрепятственный проезд до границ Московии — в общем, планов и амбиций у него было очень много282. В числе прочего Ахмед просил у великого князя какой-либо городок «на своей украйне от Новагородка от Северского, где бы мне (Ахмеду. — Б. Р.) стояти, а оттоле бы мне Литовская земля воевати», ссылаясь на подобный литовский опыт — султан вопрошал посла Василия III:
Коли король наводил меня на великого князя украйну, и король дал мне место в своей земле на украйне, ино мне как князь великий велит?283
В доказательство лояльности великому князю Ахмед предлагал Василию взять в аманаты (заложники) своего младшего сына, чего прежде никогда не бывало в отношениях между Москвой и Крымом (так как ранее, во времена единого Улуса Джучи, как раз московские князья как вассалы хана отправляли своих сыновей в залог «дружественно»-зависимых отношений в Орду). Ахмед привел младшего из своих сыновей к представителю великого князя в Крыму и спросил мальчика: «Чей ты сын?» Юный султан отвечал: «Яз великого князя сын»284
[82]. Однако Москва, судя по всему, не особо верила татарскому султану — московский посланец писал своему патрону:
…что, государь, говорит Ахмат слова о твоем государском жалованье, как тебе хочет служити, нам ся кажот, что лутче бы ему того нелзе быти, а сердце, государь, кому ведати?285
Для неверия в «дружбу» татарских «коллег» в целом и самого Ахмеда в частности у великого князя были веские и постоянные доказательства — к примеру, еще в 1509 г. Ахмед, в числе других крымских вельмож, «силу учинили… боярину Костянтину Заболотцкому», московскому послу в Крыму286. Чуть позже, перед смертью хана Менгли-Гирея, Ахмед приходил на «украинные места» великого князя, причем его людей «побили», но сам он «в малых людех утек»287.
Уже во времена «дружбы» с великим князем, в 1517 г., после смерти в Крыму московского посла Ивана Мамонова Ахмед «взял с Иванова двора силою аргамак сер; а Иван тот аргамак купил на великого князя имя (выделено мной. — Б. Р.), дали на нем в Кафе сто и тритцать рублев (сумма немалая. — Б. Р.). Да того же дни царевич Ахмат посылал в Иваново стадо коней смотрити, да взял из Иванова стада Ивановых коней конь да мерин»288. Причем, что интересно, с татарской точки зрения Ахмед не совершал ничего противоправного — как он сам заявил заменявшему посла Мите Иванову по поводу последнего случая с лошадьми, «наша пошлина Иванов живот (имущество. — Б. Р.) пересмотрити и запечатати… а мне взяти своя пошлина кумартка».289.
Другое дело, что Москва не хотела особо вдаваться в нюансы татарских традиций налогообложения, видимо, считая, что к этому времени (начало XѴI в.) она уже не является холопом ордынского (т. е. в это время — крымского) хана, соответственно, не является «субъектом права» татарского мира, и не должна ничего платить, рассматривая подобные ситуации как чистый грабеж. Татарская же сторона продолжала традиционно воспринимать московского князя как своего «холопа» (употребляя данный термин по отношению к великому князю в переписке с польским королем, но никогда напрямую в переписке с Москвой290
[83]), обязанного ей данью
[84]. Здесь мы наблюдаем традиционный конфликт политических культур переходного периода, когда Москву уже не устраивали трибутарные отношения ордынского прошлого и она начинает претендовать на равные роли с татарами, но пока не решается открыто заявить об этом, постепенно накапливая военную мощь, а татарская сторона все еще и фактически, и «юридически» (т. е. в рамках традиций, восходящих к завоеванию Бату русских княжеств в 1237–1241 гг.) занимает вышестоящие позиции сюзерена.
Ахмед «дружил» с московским князем, чтобы тот поддержал его в борьбе с ханом. Москва неспроста не особо доверяла Ахмеду — он явно вел свою политическую игру, видимо, рассматривая московского великого князя только как тактического временного союзника, как в свое время его отец Менгли-Гирей рассматривал Ивана III. Вскоре калга помирился с ханом — правда, ненадолго291. Ахмед пытался выстраивать отношения и с османским султаном, пытаясь играть против брата. В начале 1519 г. Ахмед отправил в султанат своего сына Геммета за военной помощью против хана292. Видимо, калга рассчитывал свергнуть брата с помощью янычар и завладеть ханским троном293.
