Видимо, «Новый Городок» Елатьма входила в состав Мещеры-Касимовского ханства на правах составного юрта-княжества, а его правитель Муртаза был в своеобразных вассальных отношениях с Данияром бин Касимом — вторым правителем Мещерского юрта341. Косвенным подтверждением данного предположения может служить тот факт, что Муртаза упоминается вместе с султаном Данияром как возможные претенденты для посылки на Большую Орду хана Ахмеда (при обсуждении этого вопроса крымским ханом Менгли-Гиреем с Иваном III) в 1475 г. — Муртаза назван после Данияра:
А коли мой недруг Ахмат-царь пойдет на меня на Менли-Гирея царя, и тобе моему брату великому князю царевичев своих Данъяра и Муртазу (выделено мной. — Б. Р.) на Орду отпущати342.
Муртаза не был «тяжеловесом» позднезолотоорынской политики последней четверти XѴ в., так как никогда не правил ни в одном независимом татарском государстве, как, судя по всему, и его отец. Видимо, поэтому он без особых условий и претензий согласился на предложение московского великого князя поселиться на его территории. Возможно, этой сговорчивости способствовали и персональные особенности его характера.
Источники не информируют нас, какова была мотивация Муртазы — возможно, его подгоняли враги из Степи; не исключено, что его влекли обещанные великим князем доходы с «Нового Городка». В любом случае, неясно, чем был вызван его выбор на выезд — вынужденной необходимостью или предпочтениями более выгодных условий существования.
Приглашение Муртазы, его выезд и добровольное поселение его Москвой на своей территории стало одним из маркеров тех изменений, о которых я говорил. Знаменательно, что его «испоместили» именно на территории Мещеры, имевшей двойную юрисдикцию и фронтирное положение между Москвой и татарским миром
[97]. Она являлась тем полигоном, на котором Москва обкатывала новые методы работы с татарами: постепенно на ее территории московские официальные лица трансформировали свои неудачи в будущие успехи. Как далеко зайдет эта трансформация, на тот момент не знала ни одна из сторон. Одним из звеньев этой трансформации стало использование Москвой такого традиционного института позднезолотоордынского татарского мира, как юрт.
Юрты: земельные владения в «дачу»
«Новый Городок» Муртазы стал еще одним населенным пунктом в цепочке мест, которые Москва стала предоставлять выезжим татарам. Действительно, если до 1490-х гг. представители династии Чингис-хана прибывали в Московское государство в поисках убежища, в надежде облегчить свою финансовую участь и жизнь своих людей, то к последнему десятилетию века мусульманские династы Степи стали воспринимать Московское княжество как источник более материальных благ. Как в просьбах со стороны Степи, так и в приглашениях со стороны Москвы теперь речь стала вестись о территориальных пожалованиях, которые ожидали татарскую элиту по приезду в Московию344.
Это не означает, что такие территориальные пожалования до указанного периода не встречаются в истории взаимоотношений Москвы и Степи. Юрт в Мещере (Касимовское ханство) получил Касим еще в 1445 г., как «связанный» с татарами постоянно фигурирует Звенигород
[98], местом дислокации для султана Муртазы в 1473 г. был выбран «Новый Городок» (Елатьма на Оке). Однако, повидимому, до 1490-х гг. наделения татар московскими городами не были системными — это были либо вынужденные меры со стороны Москвы (как в случае с Касимовом)346, либо города, куда «назначались» татары, издавна были каким-либо образом интегрированы в сложную систему ордынской периферии347. Важно то, что к 1490-м гг. как Москва, так и татарские государства уже осознанно стали воспринимать некоторые московские города как «точки взаимосвязи» Руси и Степи, как то, что одни намеренно предлагают как элемент «заманивания» к себе и как в некотором роде «способ оплаты» предоставляемых услуг, а другие — как трансформировавшуюся разновидность дани, которую им до сих пор должны выплачивать. К 1490-м гг. некоторые московские города стали предметом осознанного торга между Москвой и татарским миром, некоей «валютой» для средневекового мира Степи.
В дипломатических источниках эти выделяемые эмигрантам из Степи территории обычно обозначались двумя терминами: «юрт» (тюрк, «йорт») и «место» (тюрк, «орун», тат. «урын»). Обычно эти термины применялись для обозначения территорий, которыми владели в Степи члены элиты монгольского мира, прежде всего Джучиды348
[99]. Традиционно обозначаемые данным термином территории предоставлялись влиятельным членам правящей династии или — в исключительных случаях — бекам (князьям), управлявшим той частью Степи, на которой данные юрты были расположены. Также термин «юрт» употреблялся в значении государства, державы, как, например, «Казанский юрт».
К первым десятилетиям XѴI в. Московское великое княжество стало широко известно среди элиты позднезолотоордынского мира как источник таких «удельных» юртов, а великий князь московский как лицо, уполномоченное выделять их. К середине XѴI в. царь и великий князь вполне вжился в роль «юртодателя» и очень ясно представлял себе ту целевую группу Pax Mongolica, которой предназначались данные города349.
Первое документально зафиксированное обращение к великому князю как к распределителю юртов мы находим за 1491 г. Оно было сделано крымским ханом Менгли-Гиреем в связи с его усилиями подстегнуть султана Девлеша покинуть Степь и поселиться под опекой великого князя. В этом документе крымский хан информировал своего московского союзника о том, что:
Ино мы Девлеша царевича гораздо уверив, брата своего Девлеша к тобе послал, гораздо юрт давши, да добром бы еси держал350.
В течение последующего десятилетия племянник Менгли-Гирея, султан Япанчи писал в Москву с запросом юрта. В отличие от своего дяди, султан просил юрт для себя:
Нам то ведомо, что Нур-Довлат царь на брата своего розгневався, да прочь пошол. И князь великой, отец твой, Нур-Довлату царю Рязанской юрт (Касимовское ханство. — Б. Р.) давши, да на Мещере его царем учинил; а и мне в сей земле гнев есть. И толко мне тот же юрт дать, и ты меня на том юрту увидишь351.
