Вернемся к событиям, произошедшим после того, как Мухаммед-Амин бежал в Москву с женой и верными ему князьями в 1497 г. В мае этого года Иван III передал Мухаммед-Амину в управление города Серпухов, Хотунь и Каширу413 «со всеми пошлинами»414. С 1497 по зиму 1502 гг. эти три города находились в руках Мухаммед-Амина415. Как и Звенигород, Серпухов принадлежал к владениям великокняжеского дома.
Так как касимовский ханский престол был занят, а вписывать бывшего казанского хана в московскую политическую структуру не было ни практической необходимости, ни желания, то в случае с ним применили систему «юртов» — тех городов Московского государства, которые стали время от времени выдаваться татарским знатным «гостям» в управление, пока они отсиживались в «русском улусе», ожидая более завидной доли в каком-либо татарском государстве. Москва же рассчитывала на них как на своих потенциальных агентов влияния в недалеком будущем, поэтому щедро привечала представителей прежнего коллективного сюзерена на своей земле.
Тем временем в апреле 1497 (1496?) г. родной брат Мухаммед-Амина Абд ал-Латиф был послан Москвой в Казань. С 1497 по 1502 гг. он являлся казанским ханом. В 1502 г. двое братьев вновь оказались в водовороте московско-крымских контактов. Как и ранее, причиной была политическая неурядица в Казани, но на этот раз вследствие этих событий политические отношения между Крымом и Москвой ухудшатся надолго. Это неудивительно. Особой надобности в поддержании партнерских отношений между Крымом и Москвой после 1502 г., года политического уничтожения Большой Орды, не было. Ее ликвидация привела к изменению конфигурации союзов в Степи: Крымское ханство объединилось с Польско-Литовским государством против Москвы. Начиная со времени гибели Большой Орды на первое место в международных отношениях на территории бывшей Золотой Орды вышло соперничество Крымского ханства с Московским государством за обладание всем золотоордынским наследством416.
Прелюдией к тяжелым временам, ждущим отношения Москвы и Крыма впереди, послужило короткое сообщение из Москвы в Крым по поводу последних событий в Казани:
Прислала еси ко мне (Ивану III. — Б. Р.) своего сына Абды-Летифа царевича: и тебе (Нур-Султан. — Б. Р.) ведомо, как есми его жаловал, да и на отца его юрте его есми посадил. И он как на чем мне молвил и правду учинил, в том мне ни в чем не исправился. И яз ныне твоего ж сына Магмет-Аминя царя на том юрте посадил. То бы тебе ведомо было417.
Подразумевалось, но не говорилось об этом прямо, что в результате «неисправления» Абд ал-Латифа он был смещен великим князем с ханского трона в Казани.
Сообщение о том, что молодой Джучид был лишен трона своим недавним московским покровителем, вызвало всеобщее недовольство властных кругов Крыма. Менгли-Гирей досадовал, что ранее юного хана предпочли Мухаммед-Амину; не для этого крымцы посылали его в Москву. Хан писал Ивану III:
Не знаю которым делом царем еси его учинил на отцове юрте. Мы того царем учинити не того деля его послали418.
Он был послан для удовлетворения запросов как раз Мухаммед-Амина, утверждал Менгли-Гирей. Хан добавлял, что и ранее, и сейчас он сам готов присматривать за юношей в Крыму. Нур-Султан вторила ему, опасаясь за безопасность сына. Она повторяла ранее звучавшую просьбу отправиться на север посетить ее сыновей419.
Московские послы, которые должны были возвратиться в Крым, на все вопросы, касающиеся Абд ал-Латифа, должны были отвечать немногословно — что великий князь «держит» его в Москве («держу у себя»)420. Фактически юный хан содержался под стражей («нятство») в Белоозере421.
Это краткое сообщение нисколько не удовлетворило хана и его жену. В апреле 1503 г. Менгли-Гирей просил, чтобы юному Джучиду не оказывалось бесчестья, и настаивал на том, что адекватное отношение к нему является предпосылкой дальнейших нормальных отношений между Крымом и Москвой. Чтобы в этом вопросе не было двусмысленностей, Менгли-Гирей пояснил, что он имеет в виду:
У тебя прошенье наше то стоит: Абдыл-Летифу царю поместив (выделено мной. — Б. Р.) дав, у себя его добром держишь, нам он дитя стоит, а он к тебе не лихом ехал, ты просил добром, и мы отпустили дитя свое добром — не мочно ли нам было его кормити? Нашим здоровьем Абдыл-Летифу царю так быти непригоже. И ты не всхочешь его у себя кормити, Бог нам дал, улусы у нас есть, и ты его к нам отпусти. Наше прошенье инаково учинишь, то тебе брату нашему непригоже422.
Интересен термин источника по поводу характера держаний, предоставлявшихся татарским выходцам, — «поместье»
[117]. Это русский перевод слова, которым оперировали при общении с татарами. Как звучал этот термин в татарской версии дипломатической переписки, неизвестно. Возможно, «юрт»? Или, по предположению В. В. Трепавлова, «белек»? При первом допущении политический статус московских «юртов», предоставляемых татарам, снижается. В таком случае это даже не княжество — иногда в татарском мире слово «юрт» обозначало удельное владение в составе более крупного423
[118].
Менгли-Гирей и Нур-Султан были серьезно и обоснованно озабочены положением Абд ал-Латифа. На данный момент Абд ал-Латиф являлся низложенным правителем, обвиненным в нарушении своих клятв Москве. Его родные, вероятно, быстро вспомнили о жестком отношении Москвы к тем Джучидам, которые ранее нарушали свои обязательства по отношению к великому князю и после этого попадали в его руки.
Крымские родственники Абд ал-Латифа настаивали на полной реабилитации. Это означало, что он должен либо получить земельные владения в Московском государстве, либо быть отпущен в Крым. Ответ великого князя на эти запросы сильно отличался от его прежней дипломатической практики. Вместо задержек ответа, увиливаний и полумер, как в случае с подобными требованиями относительно Нур-Даулета424
[119], великий князь ответил необычно:
