А которых жены и дети нынеча у меня в базаре, ино тех не царевы базарци425.
Иван подразумевал, что семья Абд ал-Латифа находится при его дворе и, соответственно, в его полном распоряжении, и Менгли-Гирею не следует заботиться об их участи, т. к. теперь они не крымские придворные — «базарцы», а субъекты великокняжеского права. По всей видимости, это означало ясный ответ Крыму — прекратить вмешиваться в отношения Москвы с Абд ал-Латифом.
Резкий отказ великого князя спровоцировал не менее резкое возражение со стороны Менгли-Гирея. Если Иван не сделает Абд ал-Латифа снова своим «сыном», хан разорвет свой союз с Москвой426. Перед лицом повторяющихся протестов Крыма Москва перешла на более примирительный тон, сделав серию уступок на протяжении последующих пяти лет. В 1504 или 1505 г. Абд ал-Латиф был освобожден из-под стражи в Белоозере и получил разрешение прибыть в Москву427. Его поселили в Кремле на особом подворье428, и он содержался на положении почетного пленника429. Вскоре его матери Нур-Султан было разрешено посетить Москву. В итоге, в конце 1508 г. преемник Ивана III Василий III согласился на прощение Абд ал-Латифа и вновь подтвердил официальные отношения с «заблудшим» Джучидом. Данный акт включал в себя возобновление образных «родственных» связей с Абд ал-Латифом и наделение его московской территорией, где он и его родственники и люди могли бы поселиться430.
Церемония и документация, сопровождавшие «прощение» хана, была весьма детальной. Делегация крымских послов высокого ранга прибыла в Москву для проведения переговоров по поводу условий «реабилитации» Абд ал-Латифа. Возник вопрос относительно территории, которую получит Абд ал-Латиф в управление. Крымцы настаивали на южной Кашире, московские бояре — на территории поближе к Москве431
[120]. Крымцы также требовали, чтобы великий князь признал хана «другом и братом», в то время как еще в 1504 г., при жизни Ивана III, их требования не простирались далее «друга и сына» (во властной иерархии того времени «сын» однозначно имел более низкий статус, нежели «брат»), В итоге московские представители согласились на «друга и брата», в то время как крымцы вынуждены были отказаться от притязаний на Каширу. Абд ал-Латиф получил Юрьев-Польский «с данью и со всеми пошлинами».
В декабре 1508 г. между Абд ал-Латифом и великим князем было заключено специальное соглашение, которое регулировало отношения между ними и их людьми432. Возможно, с некоторыми ограничениями это соглашение можно экстраполировать на некоторые другие «контракты» с мусульманскими династами, обосновавшимися в Московском государстве. Его условия весьма показательны, особенно в плане проведения некоей условной границы во взаимоотношениях между московскими правителями и прежними своими сюзеренами — Джучидами
[121].
Когда все нюансы были обговорены, официальная церемония клятвоприношения была проведена в Кремле. Во время этой церемонии Василий напрямую обратился к Абд ал-Латифу. Многословная речь включала в себя детальную историю прежних отношений Абд ал-Латифа с Москвой, в том числе перечисление всех его проступков перед великим князем и оправдание всех действий Москвы по отношению к хану, зачитывание нового соглашения между Абд ал-Латифом и великим князем, а также согласие великого князя простить Абд ал-Латифа в знак особой благосклонности Василия III по отношению к Крыму434.
Несмотря на то что договор был весьма детальным и обе стороны клялись в том, что он будет «долгоиграющим», он не продлился более четырех лет435. Абд ал-Латиф пробыл в Юрьеве около 3,5 лет436. В дальнейшем (конец 1509 г.?; 1512 г.?), по-видимому, Абд ал-Латифа все же перемещают из небольшого Юрьева в крупный город Каширу, о чем в свое время ходатайствовал Менгли-Гирей437. При каких обстоятельствах и когда именно Абд ал-Латиф получил Каширу, остается неясным438.
В мае 1512 г., в атмосфере напряженных дипломатических отношений между двумя политиями, Крым предпринял поход против Московского государства. Это привело к финальному разрыву отношений между Москвой и Бахчисараем, отношений, которые выстраивались столь длительное время. Москва обвинила Абд ал-Латифа в соучастии:
Тогда же князь великии Василеи Иванович всеа Руси опалу свою положил на царя Абдеиль-Летифа за его неправду и велел у него приставом быти и Коширу у него отнял.
Он был лишен Юрьева-Польского и Каширы и вновь заключен под стражу («за приставы»)439. Статус и влиятельные крымские родственники не спасали Чингисида от суровых жизненных коллизий, где зачастую он был далеко не главной действующей силой.
В течение последующих пяти лет было сделано еще несколько запросов, касающихся Абд ал-Латифа. Османский посол, посетивший Москву в феврале 1515 г., просил о его возвращении в Крым440. При этом через бояр было сказано, что «Абдыл-Летиф царь у нас живет, а нам служит, а мы его жалуем»: вероятно, степень тяжести заключения не была велика. После смерти Менгли-Гирея в 1515 г. его сын и преемник, Мухаммед-Гирей I, делал попытки обновить отношения с Москвой, в том числе он просил и об отпуске Абд ал-Латифа в Крым. Мотивы для этого были сугубо личные (по заверениям крымцев): Нур-Султан собиралась совершить паломничество в Мекку, и, согласно мусульманскому обычаю, ее должен был сопровождать спутник мужского пола441.
Второе прощение происходило постепенно. Сначала Василий «Абдыл-Летифу царю велети к себе на очи идти, и на потеху ему с собою велел ездити»442. После смерти Менгли-Гирея в 1515 г. Абд ал-Латиф снова получил в управление города, причем не два и не один, как прежде, а три — Звенигород, Юрьев и Каширу443
[122], последнюю «со всеми волостьми и с селы и со всеми пошлинами»444 (очень вероятно, что они поручались Джучиду не одновременно). Интересна идентичность формулировок при пожаловании Абд ал-Латифа: и Звенигород, и Юрьев, и Кашира давались «со всеми пошлинами». Можно предположить, что права Абд ал-Латифа в отношении Звенигорода ничем существенным не отличались от его же прав в отношении Юрьева, а также Каширы445.
Здесь важно акцентировать внимание на том, что во владение выезжим на Русь Джучидам давались не только города, но города «со всеми волостьми и с селы»446
[123]. Это означало, что Джучид принимался в Московию со всем своим двором (нередко многочисленным: это были его родственники и военные слуги), а волости и села предназначались для кормления этого двора447
[124]. И в других предназначенных крымской знати грамотах «предусматривается прибытие на Русь большого количества свиты, во главе которой и должен был стоять крымский эмигрант»448
[125].
