Учитывая, что отношения между татарскими государствами ХѴ-ХѴІ вв. строились на основе институциональных механизмов, важнейшими из которых являлись общность ведущих феодальных кланов и сохранение за ними права перемещения со своими дружинами из одного татарского юрта в другой в границах бывшего золотоордынского политического пространства449, можно отметить следующее. Конечно, общностью ведущих феодальных кланов Московское государство и татарские ханства не обладали; однако перемещение татарских феодальных кланов со своими дворами из ханств на Русь, как мы видели из примера с Абд ал-Латифом, в политической практике отношений Москвы и Степи присутствовало (хан всегда сопровождался четырьмя ведущими карачи-беками — представителями тех самых феодальных кланов
[126]). Это лишний раз наглядно демонстрирует нам, насколько плотно Москва была вписана в татарский мир посредством присутствовавших на ее территории Чингисидов и системы жалуемых им московских юртов.
Василий был готов использовать Абд ал-Латифа как дополнительную карту в переговорах с Крымом и готов был его финансово «кормити», но в то же время неохотно мирился с мыслью отпустить его в Крым. В последующих переговорах с Мухаммед-Гиреем Василий обещал «восстановить» Абд ал-Латифа в статусе «друга и брата», выделить ему другой город и разрешить его людям возвратиться к нему451. Мухаммед-Гирей настаивал на том, чтобы Абд ал-Латиф сопровождал свою мать Нур-Султан в Мекку, добавляя при этом, что они собираются остаться там навсегда:
А хотим его с матерью к Мекке отпустити, а то от меня ведай, что здесь ему не жити, с матерью у Мекки останется452.
Тупиковые переговоры продолжались вплоть до 1517 г., причем каждая сторона становилась все более и более непоколебимой. Мухаммед-Гирей утверждал, что отношение великого князя к Абд ал-Латифу не соответствует «дружбе и братству» между московским и крымским лидерами453. Василий же опасался, что, окажись Абд ал-Латиф в Крыму, он мог бы, припомнив старые обиды великому князю, совершать регулярные набеги на южные пограничные районы Московского государства или претендовать на престол Казанского ханства. Мухаммед-Гирей уверял великого князя, что не намерен держать Абд ал-Латифа у себя в Крыму, а собирается послать его «за море»454.
К осени 1517 г. компромисс был наконец достигнут. Вместо того чтобы ехать в Крым, либо оставаться в московских владениях, Абд ал-Латиф должен был быть послан в Казань к Мухаммед-Амину (вновь казанскому хану в 1505–1518 гг.). Мухаммед-Амин был тяжело болен (как едко пишет «Казанский летописец», в наказание за свою неправедную жизнь), что остро поставило вопрос о престолонаследии. Пока шли окончательные приготовления между сторонами, Василий III согласился на прощение Абд ал-Латифа и отослал его в ноябре 1516 г.455 в Каширу (она была дана ему «со всеми волостьми и с селы и со всеми пошлинами»)456.
Однако судьба распорядилась так, что Абд ал-Латиф больше никогда не увидел родную ему Казань. Будучи в Кашире и дожидаясь решения всех организационных вопросов, он вдруг неожиданно заболел и умер 19 ноября 1517 г.457 Хану было около 42 лет. Московский летописец по этому поводу выражается глухо:
Тоя же осени, ноября 19, Абдыл Летифа царя в живых не стало458.
В письме к его матери Василий не преминул указать, что ее сын умер в наказание за его грехи459. Для подтверждения того, что в его смерти не была задействована рука Москвы, он послал в Крым одного из людей Нур-Султан, который был свидетелем последних дней хана и мог подтвердить версию великого князя460. Мухаммед-Амин вскоре последует за своим братом и покинет этот мир 18 декабря 1518 г.; ему было не более 50 лет461.
Гипотеза о насильственной смерти хана присутствует у С. фон Герберштейна. Имперский посол сообщал, что некогда в Кашире был «независимый правитель» (sui iuris dominus, aigner Herr) (также он называет его «владыка каширский», или «каширский князь»). Его оболгали Василию III, сказав, что он-де составил заговор с целью убить великого князя. После этого русские отравили его в Серпухове462.
В конце XѴ — начале XѴI вв. соотношение политического положения московских великих князей и окрестных татарских правителей пришло в активное движение — военные реалии постепенно стали диссонировать с инерцией политической традиции. И это неудивительно — согласно тюркским представлениям Степи, которые вынуждены были разделять и московские правители, харизмой обладал тот, кто одерживал победу в военных сражениях. Того же, кто становился неудачлив в войне, она постепенно покидала.
Юрты — города, которые давались бывшим казанским ханам в управление, были достаточно давно вписаны в историю взаимоотношений Москвы и Степи
[127]. При этом эти города ранее часто принадлежали к владениям великокняжеской семьи, что недвусмысленно говорит нам о статусе Джучидов в Московском государстве. Статус же Мухаммед-Амина и Абд ал-Латифа в татарском мире определялся их происхождением, а также фактом реального правления в Казани, являвшейся важной единицей позднезолотоордынского мира.
Личные связи с правителями татарских ханств и даже членами их семей, миграция «частей орды» в московские владения и обратно, защита и покровительство, предоставляемые московскими правителями влиятельным лицам из позднезолотоордынских государств, вкупе с возросшей военной мощью Москвы позволяли ей все чаще и чаще вставать в один ряд с полноценными татарскими наследниками Золотой Орды. Не исключено, что активное участие Московского государства в процессе взаимодействия татарских ханств объяснялось не только тем, что оно также являлось одним из наследников Улуса Джучи, но и интегрированностью в его состав юртов — московских городов, которыми периодически владели такие статусные фигуры, как бывшие казанские ханы Мухаммед-Амин и его брат Абд ал-Латиф.
Тот факт, что выходцы из Казани неоднократно принимали предложения великого князя и селились в предлагаемых им московских городах, говорит, на мой взгляд, не о том, что отношения хана и «земли» (князей, местной политической элиты) в Казани были более конфликтными, чем, например, в Крыму или Большой Орде, а скорее о том, что сами рассматриваемые нами ханы (Мухаммед-Амин и Абд ал-Латиф) были выходцами из оседлой территории (Казани) и проживать в практически таких же условиях в Московском государстве им было привычно и комфортно, чего, видимо, не скажешь о большинстве выходцев из Большой Орды или Крыма. Также, повидимому, это свидетельствует о несколько ином градусе политических амбиций, имевшихся у ханов «нематеринских» территорий бывшего Улуса Джучи.
