Что касается православного населения, то, полагаю, оно также было подсудно татарскому владельцу, но через посредничество московской администрации. Это означает, что непосредственный суд над ним производили наместники (воеводы) и их люди, однако Джучид и его татарское окружение выступали как бы «надсмотрщиками» и «генеральными соглядатаями» уже над этой местной администрацией, то есть право последнего слова в суде было за татарами. С суда над православным населением представителям «золотого рода» могли поступать судебные пошлины799.
х х х
Что именно и на каком праве составляло предмет пожалования в городах ханов, султанов и мирз? Вероятно, как материальное, так и правовое положение татарской элиты в пожалованных городах менялось на протяжении всего указанного периода — причем менялось достаточно сильно — и во многом зависело от общего контекста московско-позднезолотоордынских отношений. Именно этот контекст, прослеживаемый по дипломатической переписке между Москвой и татарским миром, и определял положение татарской элиты в Московском государстве, и рассмотрение его вне этого контекста может привести к некорректным выводам.
В самом общем смысле мой вывод таков. Полагаю, что с 1450-х гг. примерно по 1540-е гг. стратегические вопросы финансового и административного управления всей пожалованной татарам территорией и ее населением (включая и православное) решались татарским владельцем данной территории (Джучидом) и его татарским окружением. Вероятно, что московская администрация на территории этих «мест» имелась, но временно или постоянно (в зависимости от пожалованного «места») выступала управленцами Джучида и его татарского окружения, а не великого князя. Джучид как бы замещал великого князя в качестве сюзерена данной территории. При этом верховным сюзереном всегда оставался московский великий князь (Джучиду делегировались все властные полномочия верховного сюзерена — московского великого князя).
Иначе говоря, татарский правитель владел территорией условно, хотя иногда и очень продолжительно. Образное отражение сути этого владения иногда можно встретить в актовом материале. В 1543 г. в своей жалованной грамоте хан Шах-Али бин Шейх-Аулияр отмечает, что власти Троице-Сергиева монастыря посылают приказчиков в каширские леса:
Великого князя в отчину и в наши царевы (выделено мной. — Б. Р.), в Гусевской лес, и городских людей в лес в большой, и ниже Городка в наших крестьян в отчины земецкие800.
Таким образом, земли под Каширою, будучи «за татарами», назывались и считались «вотчиной» великого князя — верховным сюзереном и владельцем этой территории был московский великий князь, но временно они являлись условной собственностью хана Шах-Али. Этот нюанс тонко показывает неоднозначность статуса как земельных владений татарской знати в Московском государстве, так и самих ее представителей в его политической структуре. Чуть подробнее мы поговорим об этом ниже.
Элементы автономии и зависимости в шертных грамотах вассальных Москве династов
Часто исследователи, занимающиеся изучением татарской элиты в Московском государстве, рисуют ее представителей как марионеток великого князя, абсолютно зависимых политических фигур. Однако не исключено, что они находятся под сильным влиянием имперской историографии Московии XIX в. Какой была ситуация, исходя из данных источников? Этот вопрос также не оставался обойденным вниманием историков, но из одного и того же источникового сообщения зачастую можно сделать совершенно разные выводы.
Вероятно, первоначально выезжие татарские ханы и султаны переносили на московскую почву привычные реалии устройства своих дворов. Однако в дальнейшем происходило неизбежное упрощение и видоизменение системы; по крайней мере мы наблюдаем это в зеркале московской приказной документации801.
Установить правовой статус дворов Чингисидов на раннем этапе (XѴ — начало XѴI вв.) достаточно проблематично. Документов тех далеких времен почти не сохранилось. Поэтому мы можем только реконструировать отдельные аспекты данной проблемы, используя источники XѴI — начала XѴII вв.
В конце XѴ — начале XѴI вв. московский великий князь готов был принимать многочисленные отряды вассалов выезжих крымцев802. О последних говорится в грамотах крымским султанам Уз-Тимуру (Издемир) бин Хаджи-Гирею и Девлешу бин Даулет-Яру бин Хаджи-Гирею, приглашавшимся в Московское государство:
А которые твои люди с тобою приедут, и мы тобя деля тех твоих людей хотим жаловати803.
Пребывание крымских эмигрантов в Московии, согласно грамотам 70–80-х гг. XѴ в., должно было быть добровольным. Это полностью соответствует политическим реалиям ордынско-московских отношений данного периода. Знать, в том числе и высшая страта позднезолотоордынской элиты (Джучиды), сохраняла некоторое время право отъезда из Московского государства. По крайней мере это относится к крымским выходцам. Хану, а равно и другим представителям верхов крымского общества, обещали:
Доброволно приедешь, доброволно куды восхочешь поити — пойдешь, а нам тебе не держати.
В грамоте крымскому мирзе Довлетеку бин Эминеку добавлено:
И ты, наше жалованье видев, пойдешь доброволно804.
В грамотах султанам Уз-Тимуру и Девлешу Иван III счел возможным опустить пункт о добровольности пребывания и свободе отъезда. Вероятно, этим отчасти и объясняется, почему султаны предпочли остаться в Великом княжестве Литовском, нежели переехать в Московское805.
Условия пребывания в Московском княжестве ордынских феодалов регулировались присяжными грамотами на верность806. Таких документов было много; в Царском архиве хранились «грамоты шертные городетские Нордоулатова царева, и Салтангаева, и Зенаева (Джаная. — Б. Р.), и Шахъавлиярова, и сеитов, — и князей городетских — а всех грамот 9». В 16-м ящике архива были собраны грамоты только владетелей Касимова. В Царском архиве находились и другие аналогичные грамоты, в частности грамоты Абд ал-Латифа на Юрьев-Польский, на Каширу, на Каширу с окрестными городами, и Мухаммед-Амина на Каширу. В 52-м ящике вместе сосредоточились «грамоты Магмед-Аминевы, как на Кошире был, Абдыл-Летифовы, как был на Юрьеве и поручная ево ж, и запись шертная, и новая Абде-Летифова, как ему дал князь велики Коширу». В 105-м ящике с «казанскими крепостными грамотами» (что символично) соседствовала особая «тетратка, а в ней писано, как пожаловал князь велики Абде-Летифа царя Звенигородом, и Юрьевом, и Коширою и каков ему судебник даван»807. Из всех этих документов до нашего времени сохранились лишь грамоты «Абдыл-Летифовы, как был на Юрьеве, и поручная ево же и запись шертная» в копиях, занесенных в посольские книги.
О последнем документе и пойдет речь. Итак, в декабре 1508 г. между Абд ал-Латифом и московским великим князем Василием III было заключено специальное соглашение, которое регулировало отношения между ними и их людьми808. Вероятно, некоторые моменты этого соглашения присутствовали и в других «контрактах» с мусульманскими династами, обосновавшимися в Московском государстве. Однако это лишь предположение.
